продолжала она, когда повелитель французов оказал ей честь своей привязанностью, она подумала: именно он – тот, кого ей предназначили звезды; но теперь, видя его столь вялым и так мало пекущимся о делах страны, она понимает, что ошибалась: истинный ее повелитель – английский монарх, столь ловкий в воинских делах и к тому же прямо из-под носа французского суверена похитивший столько богатых городов. «А посему, – заключила она, – я, пожалуй, отправлюсь к нему, ибо именно на него, как видно, указывал мне звездочет». Таковые слова столь больно уязвили сердце короля, что он заплакал; дальше – больше: его обуяла храбрость, он оставил охоты и прогулки в своих парках, закусил удила и начал вести себя столь смело, так цепко ловил удачу, что изгнал англичан из своего королевства.

Бертран Дюгеклен, женившись на мадам Тифании, посвятил всего себя ее услаждению – и вовсе забросил военные дела (он, так долго и успешно подвизавшийся на воинском поприще и снискавший столько славы и похвал); однако супруга вскоре принялась его укорять и указывать на неприличие такой жизни: до брака все только и говорили что о нем и его свершениях, а теперь они вправе упрекать прежде всего ее самое за то, что отвлекла мужа от его подвигов, тем самым обрекая себя и его, погрязшего в домашних заботах, на всеобщую хулу. И дама не успокоилась, пока к нему не вернулась утраченная смелость; он снова отправился на войну и совершил более, нежели раньше.

Сия почтенная особа принесла полночные удовольствия в жертву чести своего супруга. Да и наши собственные жены, глядя на нас, когда мы поблизости, не могут уделить нам довольно места в своем сердце, если мы не отмечены храбростью и не удостоились славы; но зато, когда мы возвращаемся из похода, совершив что-либо достославное или великое, они любят и обнимают нас от всей души и их переполняет радость.

Четвертая дочь графа Прованского, тестя Людовика Святого, и жена Карла, графа Анжуйского, брата упомянутого короля, – женщина властная и честолюбивая, – не находила себе места оттого, что была простою графиней Анжуйской и Прованской, не имея иных титулов (тогда как из ее сестер две были королевами, а третья – императрицей); она же именовалась лишь дамой и графиней – и потому без устали просила, тормошила своего супруга, всеми средствами изводила его, побуждая добиться какого-никакого королевства. Она достигла своего: супруги были возведены папой Урбаном на трон Обеих Сицилий (на тридцати галерах отправились они в Рим на роскошную церемонию коронования), а затем сделались повелителями Иерусалима и Неаполя, коими овладели позднее благодаря отваге Карла, но и не без помощи богатств его жены, продавшей все перстни и иные украшения, чтобы ему достало на военные расходы; и они долго, до конца дней, мирно правили в завоеванных землях.

А много позже одна из их внучек, Изабо Лотарингская, дитя царственных кровей, так же точно поступила со своим супругом Рене: он оказался пленником в руках Карла, герцога Бургундского; она же, будучи от природы исполнена мудрости, величия и отваги, набрала тридцать тысяч войска, повела его сама и, взяв приступом Неаполь, отвоевала королевство Обеих Сицилий, положенное ей по наследству.

Я мог бы бессчетно перечислять дам, гордых духом и помыслами, много послуживших своим мужьям и подвигнувших их возвыситься, силою оружия присвоить себе земли, богатство и удостоиться почестей. Что славнее достояния, добытого острием шпаги? Мне ведомы многие во Франции при дворах наших сеньоров, кого вдохновила на подобное женщина, а не собственное мужество.

Среди прекрасных особ, известных мне, разумеется, немало и таких, что, не помышляя ни о чем, кроме собственных прихотей, держали кавалеров, в ущерб их доблести, при себе, довольствуясь лишь Венериными играми. Подобных я встречал часто, но не хотел бы удаляться от основы повествования, подвигающей читателя к добродетели, а не к греховным помыслам, ибо приятнее слышать о тех, кто побуждает своих избранников к благим делам. И речь здесь не только о замужних женщинах, но и о многих других, каковые ради самомалейшей милости, оказанной кавалеру, принуждали его делать самые немыслимые вещи. Да и в чем истинное удовольствие? Что более возвеличивает дух и переполняет сердце, чем воинские дела и знание, что о тебе тоскуют, что избранница твоя тебя любит, а ты радеешь о том, чтобы ее симпатия крепла, чтобы по возвращении тебе чаще видеть прелестную улыбку, испытывать сладкие чары, ловить лукавый взгляд, поцелуй, знак доброго расположения?

Когда Масинисса, весь покрытый кровью поверженных врагов, взял в жены Софонисбу, Сципион упрекал его, говоря, что во время войны не резон печься о дамах и любовных забавах. Надеюсь, он простил бы мне, утверждающему, что нет большего наслаждения, чем помышлять о том, что все славные деяния совершаешь ради прекрасных глаз: ни от чего сильнее не бьется сердце и не вскипает мужество в крови. Так некогда чувствовал и я сам. Полагаю, что все, избравшие воинское поприще, – таковы же; в этом могу за них поручиться. Они, уж верно, легко согласятся со мной: в пылу сражения, когда противник яростно наседает, мысль о даме сердца удваивает силы; знаки ее расположения, украшающие доспех, придают отваги; а воспоминание о минувших ласках и предвкушение будущих охраняют жизнь; а ежели кому и случится умереть, то сожалеет он более о том, что покидает любимую. И наконец, когда добиваешься нежной благосклонности, всякое предприятие кажется нетрудным, битва – простым турниром, а гибель – победой.

Помнится мне, что в сражении под Дрё покойный господин Деборд – один из любезнейших и отважнейших кавалеров своего времени, что был лейтенантом у господина де Невера (прежде носившего титул графа Аугского), тоже вельможи весьма совершенных достоинств, в тот день, когда надобно было опрокинуть пехотный батальон, приближавшийся к авангарду, коим предводительствовал покойный господин де Гиз, прозванный Великим, – так вот, этот Деборд, едва дали знак наступать, бросается вперед на своем сером турецком скакуне, а на шляпе его развевается весьма замечательный бант, подаренный возлюбленной (не стану называть ее имени, но скажу, что она была одной из самых знатных и добродетельных девиц; притом весьма уважаема при дворе); и он пускается вскачь, воскликнув: «Ах, как славно я буду драться из любви к владычице сердца, а хоть и погибну, так со славой!» Последнего он не избежал: смяв первые шесть рядов наступавших, в седьмом был сбит с коня и порублен. И что же по-вашему, разве не с толком употребила красавица знак своего благоволения; и должна ли была она потом корить себя, что подарила эту ленту?

Господин де Бюсси с юных лет умел