Мог ли он быть тем мужчиной, о котором говорила Эдала — мужчиной, которого она когда-то любила? Я ничего не помнил об их отношениях. Но опять же, до того, как Эдала сбежала в пустыню, я мало о чём думал, кроме короны, которая однажды должна была оказаться на моей голове.

Скользнув взглядом поверх голов, склоненных над картой, я остановился на Эмель. Её губы приподнялись в полуулыбке, когда Амир что-то сказал. Моя кровь забурлила и начала быстро курсировать по венам, поэтому я отвернулся и вспомнил историю Эдалы, чтобы отвлечься от губ Эмель.

Я был джинном. Эмель освободила меня. Как так вышло, что у меня не осталось воспоминаний об этих безумных событиях?

Утро почти уже наступило, поэтому мы сели в тени и начали выбирать лучший момент для прибытия к пещере даркафов. Опустив взгляд на карту, я с удивлением обнаружил, что мы находились недалеко от дома Эмель. Я сказал об этом вслух, что озадачило её.

— Разве мы можем находиться так близко? Путь до Алмулихи занял у нас почти сорок дней. А это путешествие заняло у нас половину того времени.

Она была права.

Эдала улыбнулась.

— Не люблю идти медленно.

Тень упала на лицо Эмель.

Амир резко вдохнул.

— Что ты имеешь в виду?

— Пустыня изгибается под моими ногами, поэтому мы идём гораздо быстрее. Каждый шаг равен приблизительно двадцати.

Амир, как будто, дико обрадовался.

— Ты используешь магию, — резко сказала Эмель.

Даже я сжался от тона её голоса. Тамам нахмурился и повернулся к Эмель.

Эдала не выглядела виноватой.

— Мы не обладаем неограниченным запасом времени.

Не сказав больше ни слова, Эмель встала и ушла искать тень под самым дальним деревом. Я последовал за ней.

— Что такое? — спросил её я, наблюдая за тем, как она развернула циновку методичными движениями молящегося человека.

— Я не хочу находиться с ней рядом.

С магией.

Она как будто повторяла эти слова уже сотню раз. Она казалась такой уставшей.

Эмель продолжила:

— Это может показаться таким безобидным: пустыня изгибается под её ногами. Но именно так рассуждала Захара, когда сделала тебя джинном. А что насчёт тех, кто находится в складках пустыни? Что случается с ними?

— Она сказала, что её магия не влияет на людей. Они не теряют воспоминания, — произнёс я тихим голосом, пытаясь разрушить стену, которая быстро вырастала между ними.

— И всё же её нельзя использовать так безрассудно. Человек не должен так жить… используя дары богов и не зная настоящей работы.

Я понял её и сел рядом, а она смела песок с циновки. Повисла долгая тишина, после чего я сказал:

— Аниса всё ещё летает.

Эмель замерла.

— Твоя орлица?

Понизив голос, я сказал:

— Тамам прервал нас у Джафара. Я остался без ответа.

Я подождал, но она продолжила сметать песок.

— Эдала рассказала мне о нашем прошлом.

Она приоткрыла рот.

— Всё?

— Нет, не всё. Кое-что.

И хотя её лицо выглядело измождённым, когда её глаза встретились с моими, они были широко раскрытыми и уже не выглядели сонными.

— Тогда у тебя уже есть твой ответ.

— Смею ли я на это надеяться?

Я протянул к ней руку.

— Да, — прошептала она и приняла её. — Мне столько всего хочется тебе сказать.

— Но?

— Слишком много глаз, — сказала она и нежно сжала мою руку.

Я слышал, как наши компаньоны разговаривали о путешествии позади нас. Эдала и Нассар спорили о людях, живших в ближайшем поселении.

— Могу я разделить с тобой твою тень? — спросил я.

Она помогла мне расстелить циновку и так же тщательно смела с неё песок своей ладонью.

Когда все притихли и нашли места для ночлега, я перевернулся на бок.

— Ты бы хотела снова увидеться со своими сёстрами?

Я вспомнил о том, как она была рада увидеть Рахиму.

— Мы можем посетить твой дом.

— Ты согласен задержаться, чтобы я могла посетить свою деревню?

Я был готов сделать ради неё всё, что угодно.

Но прежде, чем я успел ответить, она сказала:

— Я пока не хочу.

Её глаза были темнее ночи. Я пристально вгляделся в них, словно мог найти в их глубинах звёзды, и попытался понять, с чем она пока была не готова встретиться у себя дома.

— Ты готова путешествовать по пустыне, которую никогда раньше не видела, навещать хаяли и заходить в незнакомые пещеры, но ты не готова возвратиться домой?

— Проще всего встретиться с тем, чего ты не знаешь.

Я вспомнил, как вернулся в город, который подвёл, где люди знали секрет моего отца. Мой секрет. Да, я понимал её.

— Мы отправимся к пещере сразу после полудня, так что попытайся поспать.

Последовала долгая пауза. Она повернулась ко мне.

— Почему ты так сильно ненавидишь пустыню?

Я не смог посмотреть ей в глаза. Вместо этого я уставился на небо.

— Я не ненавижу…

— Ты ненавидишь её.

Она вздохнула.

— Она может быть враждебной, а люди, населяющие её, могут быть такими же негостеприимными.

— А я вижу её красивую бледность, а ещё сильных людей, которые научились благоденствовать в ней.

— Они забирают чужие жизни под любым предлогом, продают людей точно товары. Не говоря уже о непрекращающейся жаре, а ещё недостатке воды и еды.

— Но, если есть плохое, то есть и что-то хорошее, надо только его увидеть. Что ты скажешь о ночи, такой тёмной, что луна служит в ней фонарём? А о лисе, которая охотится при её свете? А о птицах Мазиры, которые получают воду и мясо от мёртвых? А о песке, который разглаживается ветром, тем самым ветром, который сдвигает дюны, словно они ничего не весят. А о людях, которые живут здесь и делают это место лучше. Нас формируют руки пустыни — солнце и песок. Подумай о Рахиме, об Эдале. Подумай обо мне. О своей матери.

Я поморщился и понадеялся, что Эмель не могла видеть моего лица.

— Я не знал её.

— Но в тебе есть часть её, и раз уж я тебя знаю, я знаю, что она была хорошим человеком.

Всё, что я знал о женщине, которая дала мне жизнь, это то, что это было ошибкой. Незадолго до женитьбы на моей матери, мой отец посетил группу восточных номадов, которые пользовались таким влиянием в пустыне, что часто уведомляли большие поселения и города о том, куда они направлялись. Там он повстречал женщину, которая, по его словам, покорила его. Его тянуло к ней, как ни к кому прежде. Они возлежали, и он даже захотел сделать её