на жаровню для припаивания перегородок. После этого дно лоточка внутри перегородок подвергалось шраффировке (насечке) для лучшего сцепления с эмалевой массой[786]. Затем посредством чеканки дополнялись некоторые детали, не требовавшие перегородок. Подготовив золотую основу, мастер приступал к эмалированию. Для этого ему нужно было в каждую ячейку положить определенную дозу эмалевой массы, истолченной в порошок и смешанной с водой. При этом он должен был учитывать коэффициент расширения, различный у разных составов и в зависимости от него уменьшать или увеличивать дозу, чтобы после плавки во всех секциях рисунка уровень эмали был одинаков и совпадал с уровнем золотого поля. Разложив эмаль по перегородкам, эмальер ставил щиток в жар для того, чтобы расплавить массу.

Ввиду того, что эмаль необычайно капризна в отношении температуры и от перегрева на несколько градусов легко меняет задуманный мастером цвет, эта часть работы требовала огромного опыта и верного глаза.

В современной эмалевой промышленности применяется сложная система пироскопов, позволяющих точно определять нужную температуру[787]. В распоряжении киевских эмальеров были только опыт и производственная интуиция. Если из рук мастеров выходили изделия, изумительные по красочности, сочности и чистоте тонов, то это следует объяснить только длительной выучкой мастеров. Недаром в Западной Европе срок ученичества у эмальеров был самым продолжительным по сравнению с другими ремеслами: ученик должен был учиться 10 лет для того, чтобы стать подмастерьем[788].

После плавки эмалевой массы выступающие концы перегородок слегка расклепывались для более прочного удержания эмали и для усиления золотого контура. Затем мастер тщательно шлифовал всю поверхность щитка так, чтобы золотой фон, эмаль и золотые перегородки представляли одну гладкую сплошную поверхность. Эта тщательность шлифовки способствовала необычайной прочности и стойкости эмалей. Пролежав сотни лет в земле, они в большинстве случаев отличаются такой свежестью и яркостью, как будто только что выпущены из мастерской. Отшлифованные щитки спаивались попарно, украшались жемчугом, изредка сканно-зерненым обрамлением, скреплялись с дужкой, и длительный процесс производства колтов был закончен. Аналогично изготовлялись и другие золотые вещи.

Ассортимент золотых вещей с перегородчатой эмалью очень разнообразен. Мы встречаемся здесь с прекрасными зубчатыми диадемами, напоминающими зубчатые короны[789]. На одной из них в пышном орнаментальном окружении изображена широко распространившаяся в XI–XII вв. легенда о полете Александра Македонского на грифонах. На другой представлен деисусный чин, а по концам две женские головки в золотых венцах с цветными вставками (эмаль?), с колтами, висящими на длинных подвесках. Церковные и светские, христианские и языческие сюжеты постоянно переплетаются в русском художественном ремесле.

Чаще всего в кладах встречаются золотые колты. Их можно подразделить на несколько типов:

1) колты с гладким щитком, на котором главная декоративная роль принадлежит эмалевому рисунку;

2) колты со сканно-зерненой рамкой; щиток бывает круглой формы и занимает только небольшую часть площади колта;

3) огромные колты с круглым вставным щитком и широкой сканной рамкой; известны только по старорязанскому кладу 1822 г.

Первый тип представляется наиболее ранним. Вместе с Н.П. Кондаковым мы датируем его XI в.; два последующих типа относятся к XII–XIII вв.

Почти во всех кладах с колтами находят цепочки из золотых медальонов с эмалью. Их всегда называют ожерельями. Мне представляется, что в данном случае перед нами не ожерелья, а цепи («рясны») для подвешивания колтов. В пользу этого взгляда говорят те же соображения, которые я высказывал выше по поводу «аграфов» и серебряных полуцилиндриков, т. е. — незначительная длина, наличие тонких цепочек с кольцами, обязательная парность цепей и сопряженность с колтами.

К этому можно добавить еще два аргумента:

1) медальоны украшены эмалью с обеих сторон, что не имело бы смысла, если бы они служили ожерельем;

2) изображения птиц помещены на них таким образом, что стоят они прямо лишь в том случае, если цепочка вытянута вертикально. В ожерелье многие птицы оказались бы расположенными вверх ногами.

Рясны прикреплялись к головному убору или у висков, — там, где кончалась диадема, — или наверху венца (кокошника), так как длина их значительная. Колты или висели непосредственно над плечами или даже спускались на грудь, как это бытует и по настоящее время в подвенечном наряде девушек Брянского Полесья и Курской области[790].

Золотые с перегородчатой эмалью рясны состоят из медальонов круглой или квадратной формы. Круглые связаны с более ранними гладкими колтами, а квадрифолии — со сканно-зерненными, более поздними[791].

Более дешевые рясны из маленьких бляшек, нашивавшихся на ленту с более примитивным эмалевым узором, известны из клада в Михайловском монастыре в Киеве 1903 г.[792] и далеко на севере из раскопок Нефедова в кургане близ Костромы[793].

В свете истории русских женских головных уборов большую ценность приобретает эмалевое изображение женской головки на колте из клада 1876 г.[794] В центре колта в круглом клейме на голубовато-зеленом фоне изображена женщина в желтом платье с вырезом; волосы уложены в прическу с локонами. На голове у женщины золотой венец-кокошник с цветами-вставками, а от верхних углов кокошника вниз к плечам спускаются две одинаковые цепи из цветных звеньев круглой и квадрифолийной формы. Над плечами они завершаются большими круглыми подвесками (колтами?).

Другими словами, миниатюрный эмалевый рисунок воспроизвел с натуры золото-эмалевый убор русской княгини с его полихромными ряснами, золотой диадемой и колтами. Ценность этого бытового сюжета увеличивается тем, что оборотная сторона колтов сделана на той матрице, которая была найдена В.В. Хвойко близ Десятинной церкви. Тем самым местное производство не подлежит сомнению, а совпадение изображенного головного убора с материалом киевских кладов лишь укрепляет в мысли, что мастер-эмальер изобразил на колте не отвлеченную схему, а подлинный облик богатой киевлянки XII в.

Помимо диадем, колтов и цепей к ним перегородчатой эмалью украшались оплечья и мониста из крупных золотых блях. Особую отрасль составляло изготовление тонких нашивных блях с эмалевым узором, применявшихся как для украшения тяжелых аксамитных, оловирных и скорлатных воротников, так и для нашивания на кокошники.

Помимо одежды, эмаль применялась для украшения крестов и книжных переплетов (рис. 105).

Рис. 105. Эмаль на меди.

Общеизвестны эмали на кресте Ефросиньи Полоцкой (1161) и на новгородском евангелии Мстислава Владимировича (до 1117 г.). Вполне возможно, что оба предмета связаны с киевскими эмальерными мастерскими[795].

До сих пор речь шла исключительно о перегородчатой эмали на золоте; однако в нашем распоряжении есть некоторый материал и об эмалях на медных и бронзовых изделиях (рис. 105).

В коллекции Л.С. Уварова есть медный энколпион с перегородчатой эмалью из Костромы (рис. 102.)[796]. Общий контур рисунка отлит вместе со всем крестом (т. е. так, как это делалось для