(рис. 108)[760]. Кирпичи Михайловской церкви XII в. в Остерском Городце, построенной Юрием Долгоруким, имеют в числе прочих грубый знак в виде трезубца, совершенно аналогичный знаку на печатях Юрия Долгорукого[761]. Сложные знаки этой же системы имеются на кирпичах Борисоглебской церкви на Смядыни близ Смоленска (рис. 67)[762] и на плоских кирпичах с Киевского Подола (рис. 68)[763], где строительство церквей развернулось значительно позднее, чем на горе, — в близком соседстве с княжеским дворцом.

То обстоятельство, что часть гончаров и кирпичных мастеров в окняженных городах Киевской Руси вместо собственного клейма применяла личный знак князя, может указывать нам на вхождение этих мастеров в состав вотчинных ремесленников, теснейшим образом связанных с княжеским двором.

Итак, гончарные клейма позволяют наметить следующие выводы:

1) наследственность гончарного дела;

2) многочисленность гончаров в городах и в то же время малую производительность каждого из них;

3) совместное владение гончарным горном;

4) многочисленность артелей кирпичных мастеров;

5) наличие среди городских гончаров ремесленников, связанных с вотчинным хозяйством князя и метивших свои изделия княжеским знаком.

Надпись киевского гончара XI в.

Надписи мастеров эпохи Киевской Руси крайне редки, а по своим фонетическим и орфографическим особенностям нередко представляют интерес для истории народного говора. Поэтому в качестве дополнения к разделу о гончарных клеймах я даю здесь попытку расшифровки древнейшей надписи ремесленника-гончара (рис. 101).

Рис. 101. Надпись гончара XI в., сделанная по сырой глине.

В древнейшей части Киева, в Старом Городе, был найден при земляных работах (около 1915 г.) обломок глиняного сосуда с фрагментами русской надписи XI–XII вв. Надпись представляет значительный интерес не только потому, что относится к древнейшему периоду русской письменности, но еще и потому, что сделана она рукой мастера-гончара на сырой глине до обжига сосуда.

Надпись эта дважды упоминалась на страницах печатных изданий, но ни разу не была сделана попытка восстановить весь текст и даже сохранившаяся часть транскрибировалась иногда неверно[764].

Надпись сделана вокруг горлышка сосуда, имевшего ранее две ручки. Наличие ручек мешало писавшему и поэтому некоторые части надписи выполнены хуже других (напр., буквы СН). Там же, где было удобно писать, мастер уверенно наносил буквы острием на глину. Надпись сделана по кругу, без интервалов между словами. Бесспорная часть надписи содержит следующее:

Кроме того, сохранилось пять фрагментарных букв, к восстановлению которых мы и приступим. Ни Козловская, ни Ржига на эти обрывки букв не обратили внимания, в силу чего не могли прочесть надпись.

Вся круговая надпись должна содержать 28–30 знаков. Ввиду того, что часть надписи — «…неша» — явно представляет собою окончание слова, нумерацию начну с фрагментов букв, находящихся влево от этого окончания[765].

Легче всего восстанавливается знак № 21 — это Ч, от которого осталась только одна вертикальная черта.

27-м знаком по смыслу должно быть йотированное А, так как лишь с добавлением этого звука получается полная форма местоимения «сия».

Сложнее восстанавливать утраченный начальный текст. Знак № 1 сохранился лишь в своей верхней части. Это — горизонтальная перекладина с отходящими от ее левого конца вниз двумя чертами, расходящимися под острым углом. Никакой иной буквой, кроме В, этот знак быть не может.

Соседний знак (№ 2) представляет вершину острого угла (низ обломан); наиболее вероятным представляется чтение его как Л. Знаки №№ 3, 5, 6, 7 не сохранились совершенно. От знака № 4 сохранилась высокая мачта и небольшая черта в правой стороне от нее. Этот знак может быть или буквой Г или буквой Б, но Б писалось автором надписи иначе, косая перекладина подходит к самой вершине мачты; кроме того, этот знак вынесен высоко над строкой, как это мы видим и на знаке № 23 (буква Г). Больше вероятия считать знак № 4 буквой Г.

Знак № 8 сохранил горизонтальную перекладину над строкой, которая на фотографии видна плохо. Она может принадлежать буквам Б, В, Г, Т. Таким образом, первое слово надписи, окончание которого ясно видно на фотографии, выглядит так: БЛ-Г-ТНЕША.

Предположение Ржиги, что «надпись, вероятно, означала собственника корчаги», едва ли может быть подтверждено[766]. Если мы привлечем для полной расшифровки этой надписи данные восточной средневековой эпиграфики, то увидим, что наиболее частой надписью мастеров на сосудах является пожелание видеть его всегда полным[767]. Очевидно, такое же прославление полного сосуда содержала и киевская надпись. Исходя из этого, я предлагаю следующее чтение всей надписи:

БЛАГОДАТНЕША ПЛОНА КОРЧАГА СИЯ

т. е. «благодатна полная эта корчага!» (рис. 86).

Фонетической особенностью надписи является отсутствие Ъ.

Слово «полна» должно было писаться «плъна» и по законам древнерусского произношения произноситься как «полна». Слово корчага часто писалось «кърчага», где Ъ опять играл роль глухой безударной гласной. Писавший надпись, будучи хорошо знаком с начертаниями условных русских букв, пренебрег такими фонетическими тонкостями, применявшимися профессиональными писцами, и применил более народную, простую форму, заменив Ъ более полным О. Это обстоятельство также позволяет считать автором надписи мастера-гончара. Кроме того, возможность начертания «плона» вместо «полна» или «плъна» позволяет датировать надпись XI в.[768]

Сравнение киевской надписи на корчаге с рядом русских надписей XI–XII вв. (тмутараканский камень, софийские graffiti монеты, шиферные иконки, серебряные и золотые изделия) убеждает в том, что нашу надпись было бы правильнее отнести к XI в., чем к XII. Остроугольное А, высокое с миниатюрной головкой Р, написанное с прямой перекладинкой И, широкое С и некоторые другие признаки, хотя и не дают права настаивать на XI в., но свидетельствуют о большой близости надписи на корчаге к памятникам именно XI в. Нет ни одного признака, противоречащего этой датировке. Совпадение же эпиграфической датировки с лингвистической позволяет уверенно относить надпись к XI в.

Содержание надписи интересно для нас в двух отношениях: во-первых, мы теперь точно знаем, какой сосуд в древней Руси назывался корчагой, а, во-вторых, можем поставить вопрос и о назначении этих сосудов, с которыми, по всей вероятности, связано пожелание оставаться всегда полными.

В современном нам представлении корчага — большой горшок с очень широким устьем. В высоту корчаги достигают 90 см при ширине в 70–80 см.

Одна такая корчага XV в. найдена при работах Метростроя в Москве близ Крымской площади. Она служила для хранения зерна или муки[769].

Наша корчага дает совершенно иной тип сосуда. Киевские корчаги имели горло настолько узкое, что мастер не мог просунуть руку внутрь сосуда, чтобы выгладить следы глиняных спиралей, из которых лепился сосуд: рубцы от этих глиняных вальков всегда хорошо видны на горловой части корчаг. Нижняя часть корчаги была обычно узкой, конической; изредка заканчивалась миниатюрным