Она была родом из зажиточной буржуазной семьи, и детство ее было счастливым: первые четыре с половиной года были исполнены радости: "она смеется и веселится с утра до вечера", — писала ее мать.

Она была четвертой из пяти дочерей семьи Мартэн и была девочкой чувствительной и радушной, нетерпеливой, но вместе с тем очень нежной и веселой. Однако если она умела быть нежной, то умела и настаивать на своем, если доводы других ее не убеждали: "Когда она скажет нет, — рассказывала ее мать, — ничто не заставит ее уступить. Можно посадить ее на целый день в погреб и все-таки не добиться, чтобы она сказала да; скорее она в нем переночует!".

Однако она вела себя всегда искренне и честно ("она не солгала бы за все золото мира") и, когда ошибалась, всегда страстно желала, чтобы ее немедленно простили.

Но главное — малышку связывали с Богом глубокие доверительные отношения. Это дар всех детей, воспитанных в подлинно христианской семье, но Тереза переживала эти отношения совершенно особым образом: впоследствии, став взрослой, она сказала, что никогда сознательно не говорила "нет" благому Богу с трехлетнего возраста.

Счастливое детство внезапно кончилось со смертью матери (она умерла от рака груди). Все подробности этой болезни неизгладимо запечатлелись в душе впечатлительной девочки, особенно тот день, когда она "долго" (по ее собственным словам) стояла перед гробом: "Я никогда еще не видала гроба, но тем не менее я понимала!".

С тех пор ее существование было овеяно грустью, несмотря на то, что семейная жизнь по-прежнему была исполнена нежности, веры и мира: Терезу воспитывали сестры (одну из них она особо избрала своей "второй матерью"), и она была очень привязана к отцу, добрейшему человеку ("Мой муж — святой человек, — писала ее мать, — я пожелала бы такого всем женщинам"), уже пожилому (когда родилась Тереза, ему было пятьдесят лет), исполненному отцовской и вместе с тем материнской нежности.

После смерти жены он жил в семье, управляя своим имуществом, посвящая много времени чтению и размышлениям, занимаясь своими любимыми занятиями — рыбной ловлей и садоводством.

Его борода была уже седой, и дочери ласково называли его "патриархом": их отец был для них на земле образом Бога Отца. "Я не могу выразить, как я любила папу, — говорит Тереза, — все в нем вызывало мое восхищение": именно благодаря ему девочка научилась любить природу; смотря, как он молится в церкви, она начала понимать, что такое молитва, и у него училась любить бедных и помогать им.

Тем не менее Тереза утратила свою былую живость, стала застенчивой, замкнутой, слишком ранимой и часто плакала. Этот грустный период (она говорит, что это "самое скорбное время ее жизни") продолжался почти девять лет: с одной стороны, она оставалась ребенком, все слишком баловали и ограждали ее от неприятных впечатлений, с другой стороны, она была уже зрелой личностью, склонной к рефлексии не по возрасту.

Когда ей едва исполнилось девять лет, сестра, которую она избрала себе "второй мамой", покинула ее, поступив в строго затворнический монастырь кармелиток в том же городе.

Тереза вновь переживала глубокую душевную скорбь (к тому же домашние совершили ошибку, решив скрыть от нее приготовления к отъезду), однако обрела непоколебимую уверенность в том, что и она призвана поступить в Кармель: ей достаточно было узнать, что это уединенное место, куда удаляются те, кто хочет искать Бога всем сердцем своим:

"Я почувствовала, что Кармель — это пустыня, куда по воле благого Бога я тоже должна укрыться. Я ощутила это с такой силой, что в моем сердце не осталось никакого сомнения".

И нужно уточнить, что это было призвание не только совершенно явное, но и лишенное всякой психологической двусмысленности.

Тереза предупреждает:

"Это не была мечта впечатлительной девочки, но уверенность в Божественном призвании: я хотела поступить в Кармель не из-за Полины (сестры), не для того, чтобы вновь обрести покойную маму, но (только ради Христа). Я передумала многое, чего нельзя выразить словами".

Она упрекает сестру-мать не в том, что та избрала Кармель, но в том, что "та не подождала ее".

В этом — тайна Терезы: это ребенок, которого ранит все, что ранит детей, но уже в детстве она самоотверженно предается Богу.

Как бы то ни было, она так страдала из-за разлуки, что заболела странной болезнью, во время которой в течение многих недель ощущала приступы необъяснимого ужаса. Она стала похожа "на идиотку" и без конца стонала. Однажды, когда она стенала, зовя: "Мария, Мария!", а сестры, сознавая свою беспомощность, молились Божьей Матери, она увидела, что статуя Божьей Матери, стоявшая у нее в комнате, ожила и улыбнулась ей. Внезапно она выздоровела, как будто пробудившись от долгого кошмара.

Сестры догадались о том, что что-то произошло, и все стали задавать ей столько вопросов и расспрашивать ее о таких мелких деталях (особенно тогда, когда она отправилась в монастырь), что Терезу охватил страх, не обманулась ли она, не вообразила ли себе всего этого, не солгала ли, и благодать обратилась для нее в мучение.

Она была ребенком ранимым еще и потому, что ее ум и сердце, казалось, развивались слишком быстро, тогда как восприятие оставалось детским. В душе Терезы была тайна, которая уже многократно давала о себе знать, но еще не прорвалась через оболочку чрезмерно обостренной чувствительности.

Добрую тайну ее детства — которая впоследствии станет ее глубоким духовным опытом, а затем — сутью ее учения, — можно определить так: эта девочка была необычайно последовательна в том, что она утверждала и во что верила, и в выборе жизненного пути, как в сфере истин житейских, так и истин духовных.

Вот несколько тому примеров.

Когда совсем еще маленькой Терезе говорили о райском блаженстве, лаская мать, она желала ей умереть: "Как бы я хотела, чтобы ты умерла!". Когда ее бранили, она с удивлением извинялась, говоря: "Но ведь это же для того, чтобы ты пошла на небо, раз ты говоришь, что нужно умереть, чтобы попасть туда!". И своему отцу она тоже желала умереть, когда ею овладевал приступ "особо нежной любви". Когда ей говорили выбрать из корзинки те ленты, которые ей нравятся, чтобы играть с ними, ей казалось вполне естественным ответить, что она "выбирает все".

Когда ее папа с приставной лестницы говорил ей: "Отойди, малышка, потому что если я упаду, то раздавлю тебя", она прижималась к лестнице всем телом, думая, что "если папа умрет, ей не придется страдать, видя его смерть, потому что она умрет вместе с