Словно всего этого было мало, на обратном пути меня подкараулили подмастерья. Парни, что прежде были так дружелюбны, осыпали меня бранью и оскорблениями. Я уже не помню их дословно, но суть была в том, что мы, чужеземцы, ничуть не лучше разбойников и убийц, нам неведома цивилизованная сдержанность, мы недостойны жить в Кантоне и прочее.

Ты знаешь меня, как никто, милая Пагли, и, наверное, поймешь, что я был совершенно раздавлен, и потому надолго засел в своей мансарде. Минуло Рождество, потом Новый год, а я безвылазно оставался в номере, хотя получил несколько приглашений. Мысль о том, что я могу вновь подвергнуться нападкам или даже столкнуться с теми, кто искалечил, Джакву, приводила меня в ужас и отчаяние.

Прежде я не раз сожалел о том, что появился на свет, но еще никогда это чувство не было так сильно. Нужно покинуть Кантон, говорил я себе, неразумно и бессовестно быть нежеланным гостем, но меня преследовала мысль, что уже нигде я не изведаю такого Счастья. Как расстаться с местом, одарившим меня сокровищем, которое я столь долго и безуспешно искал, — Дружбой?

Не знаю, что со мной стало бы, если б не Задиг-бей — только благодаря его заботе я не умер от голода. Пару раз меня навестил Чарли, но из-за нынешней ситуации у него почти нет свободного времени — он надумал собрать подписи под петицией, призывающей чужеземных купцов отказаться от торговли опием и сдать имеющийся груз властям. Сия инициатива предсказуемо вызвала злобные насмешки, из-за чего Чарли сам пал духом и не в силах кого-то ободрить.

Не представляю, как долго я пребывал бы в безысходном унынии, но меня спас Задиг-бей, поманив исполнением моей давней мечты — увидеть Кантон с высоты башни Умиротворение моря. Он настойчиво убеждал меня выйти из комнаты, говоря, что с отъездом ужасного мистера Иннеса (да, тот все же покинул город) ситуация значительно улучшилась. Задиг-бей даже заказал для меня паланкин, предвидя мои ссылки на непомерную слабость для пеших походов. Лишенный такой отговорки, я уже не мог отказаться, чему теперь чрезвычайно рад: увидеть раскинувшийся перед тобою город — впечатление непередаваемое!

Ты, наверное, помнишь, дорогая Пагли, что однажды я показал тебе репродукцию «Вида Толедо» кисти Эль Греко? Если мысленно растянуть те серые ограды, придав им форму гигантского колокола, получишь представление об очертаниях Кантона, обнесенного стенами, за которыми город испещрен бесчисленными улицами, тесными и просторными, и проспектами, украшенными триумфальными арками. Однако независимо от ширины все они идеально прямые и пересекаются под прямым углом. Районы легко различимы: кварталы маньчжурских ямыней не спутаешь с теми, где сгрудились лачуги бедняков. Памятники приметны, точно главные фигуры на шахматной доске, а общественные здания выделяются многоярусными крышами и вознесшимися шпилями.

Лишь тогда я понял, как мне повезло с гидом: Задиг-бей детально изучил город и поведал обо всех его достопримечательностях, пока я их разглядывал в подзорную трубу, которую он прихватил с собою. Помнится, вначале он обратил мое внимание на храм во славу основания цитадели, ровесницы Рима! И здесь, сказал Задиг-бей, боги приложили руку к рождению города: пять дэвов сошли с небес и указали место на берегу реки; бессмертные стояли на столпах, каждый держал во рту колос в знак благословения жителей: «Пусть голод никогда не посетит ваши края».

Удивительная легенда вкупе с видом расстилавшегося внизу города произвела на меня сильное впечатление. Еще острее я почувствовал свою чужесть и пропасть, отделявшую меня от цитадели. Я припомнил оскорбления подмастерьев и вдруг подумал, что, наверное, они правы: и впрямь, это беспардонная наглость — навязывать свое присутствие столь неповторимому, древнему и самобытному поселению.

Я поделился своим выводом с Задиг-беем, однако он категорически его опроверг:

— Необычность Кантона в том, что весь он полон напоминаниями о чужаках. Знаете, даже ангел-хранитель города — иноземец, он вообще-то ачха!

— Невероятно! — воскликнул я, но Задиг-бей заверил, что так оно и есть, и в доказательство направил подзорную трубу на храм богини Гуань Инь, которая, согласно легенде, была бхикшуни — буддистской монахиней из Индии, отказавшейся от Бодхисаттвы, просветления и блаженства нирваны, дабы заботиться о простых смертных.

Не правда ли, это потрясающий факт: божественная покровительница Кантона некогда носила сари?

Не успел я оправиться от изумления, как Задиг-бей перевел трубу на монастырь вдалеке, где столетиями обитали индийские буддисты, в том числе знаменитый монах Дхарамьяса из Кашмира.

Но это еще не все! Ниже по реке стоит храм, основанный самым известным буддистским миссионером Бодхидхармой, уроженцем Мадраса, в Кантон приехавшим из южной Индии.

И на этом чудеса не закончились: Задиг-бей показал на крышу самой старой в мире мечети, построенной еще при жизни пророка Магомета! Внушительное сооружение внешне ничем не отличается от обычной китайской церкви, за исключением минарета, какой видишь в любом мусульманском святилище Бенгалии.

Но как же так вышло, спросил я, что выходцы из Индии, Аравии и Персии смогли построить монастыри и мечети в городе, запретном для чужеземцев?

И тут я узнал, что так было не всегда: в прежние времена, сказал Задиг-бей, в Кантоне обитали сотни тысяч индусов, арабов, персов и африканцев. В эпоху династии Тан (известной великолепными лошадьми и картинами!) императоры предлагали чужеземцам обосноваться в Кантоне вместе с женами, детьми и слугами. Им были разрешены собственные суды, церкви и свободное передвижение. Арабы, чрезвычайно любившие этот город, называли его Зайтун, то бишь «олива». Здесь бывал даже Марко Поло, и, возможно, он смотрел на город с того самого места, где сейчас стоял я!

Не удовольствовавшись сказанным, Задиг-бей решил удивить меня еще больше.

— Вы знаете, как Жемчужная река получила свое название? — спросил он и, услышав мой отрицательный ответ, направил подзорную трубу на остров неподалеку от иностранного анклава — каменистый кусочек суши с руинами построек, чужеземцами прозванный «Голландской дурью». — Китайцы именуют этот остров иначе — Жемчужным. Легенда гласит, что его не было до приезда заморского торговца драгоценностями — то ли араба, то ли армянина, то ли индуса. Независимо от роду-племени, для своего ремесла он был слишком неловок, ибо самый дорогой жемчуг уронил в реку. Вы подметили, какие тут мутные воды, в которых все мгновенно исчезает? Все, но не тот жемчуг. Лежа на дне, он светился, точно фонарь, и медленно рос, покуда не превратился в остров. С той поры водный поток, называвшийся «Западной рекой», получил имя Чжуцзян, то бишь