Шрифт:
Закладка:
– Сэр, с каждой минутой я проникаюсь к вам все большим и большим уважением. Удовлетвориться столь немногим, проявить такую умеренность – разве это не доказательство здравого ума и благородного сердца?
– Ну, не так уж я был умерен, молодой человек, не так уж умерен, – отвечал отец.
– Все больше и больше благородства, – умилялся Джонс, – и, разрешите прибавить, рассудительности: конечно, это почти безумство – считать единственным основанием счастья деньги. Такая женщина с ее маленьким, ничтожным состоянием…
– Хорошенькое же у вас мнение о деньгах, друг мой! – воскликнул старик. – Видно, вы знаете невесту лучше, чем приданое. Как вы думаете, сколько за ней?
– Сколько? Пустяк, не имеющий никакого значения для вашего сына.
– Понятно, понятно, он мог бы сделать выбор и получше.
– С этим я не согласен, – сказал Джонс, – лучшей жены ему не найти.
– Да-да, но я говорю в отношения приданого, – отвечал старик. – Так сколько же, вы думаете, приятель ваш за ней получит?
– Сколько? Вы хотите знать, сколько? Ну, самое большее фунтов двести.
– Вы изволите насмехаться надо мной, молодой человек? – проговорил старик с некоторым раздражением.
– Нет, клянусь вам, я говорю серьезно. По-моему, я назвал крайнюю цифру. Если я обидел молодую леди, прошу у нее прощения.
– Разумеется, обидели. Уверяю вас, что у нее в пятьдесят раз больше, и она должна будет прибавить к этому еще пятьдесят, прежде чем я дам свое согласие на брак.
– Теперь уже поздно говорить о согласии: даже если бы у нее не было пятидесяти фартингов, все равно сын ваш уже обвенчан.
– Мой сын обвенчан? – с удивлением проговорил старик.
– Ну да, – отвечал Джонс, – я полагал, что вы этого еще не знаете.
– Мой сын обвенчан с мисс Гаррис?!
– С мисс Гаррис? Нет, сэр, он обвенчал с мисс Нанси Миллер, дочерью хозяйки того дома, где он проживал, – с девушкой, мать которой хоть и принуждена отдавать внаем…
– Смеетесь вы или говорите серьезно? – торжественным голосом прервал его старик.
– Роль насмешника ниже моего достоинства, сэр, – отвечал Джонс. – Я пришел к вам по самому серьезному делу, предполагая, как это и подтвердилось, что сын ваш не посмел сказать вам о женитьбе на особе, которая гораздо беднее его, между тем как честь ее не позволяет скрывать этого дольше.
Старик стоял остолбенелый от этого известия, когда в комнату вошел какой-то джентльмен и поздоровался с ним, назвав братом.
Несмотря на столь близкое родство, братья по своему характеру были полной противоположностью. Пришедший тоже занимался когда-то торговлей, но, нажив шесть тысяч фунтов, он потратил большую часть этой суммы на покупку поместья, поселился в деревне и женился на дочери бесприходного священника, девице некрасивой и небогатой, но полюбившейся ему за неистощимую веселость.
С этой женщиной прожил он двадцать пять лет, и жизнь их походила на поэтические описания золотого века больше других образцов этого рода, встречающихся в нынешнее время. От нее у него было четверо детей, но все они умерли в младенчестве, за исключением одной только дочери, в которой и он, и жена его, как говорится, души не чаяли, то есть лелеяли ее и баловали; а она щедро отплатила им привязанностью, заставившей ее даже наотрез отказаться от необыкновенно выгодной партии с одним сорокалетним джентльменом из-за того, что она не в силах была разлучиться с родителями.
Молодая леди, назначенная мистером Найтингейлом в невесты сыну, была близкой соседкой его брата и знакомой его племянницы. Как раз по поводу предстоящей женитьбы брат мистера Найтингейла и приехал теперь в Лондон – не с тем, однако, чтобы содействовать браку, а чтобы его расстроить, потому что, по его мнению, брак этот неизбежно должен был погубить племянника. Он не ожидал другого результата от союза с мисс Гаррис, несмотря на все ее богатство. Ни наружность ее, ни душевные качества не обещали семейного счастья: это была девица очень высокого роста, очень худая, очень некрасивая, очень жеманная, очень глупая и очень злая.
Вот почему, услышав от брата о женитьбе племянника на мисс Миллер, он выразил живейшее удовольствие; и когда отец, осыпав сына горькими упреками, объявил, что пустит его по миру, дядя сказал следующее:
– Будь вы немного спокойнее, братец, я бы вас спросил: ради него или ради себя любите вы вашего сына? Вы мне ответите, полагаю: ради него; полагаю также, что, говоря это, вы скажете правду; и, несомненно, выбирая ему супругу, вы заботились о его счастье.
Предписывать другим правила счастья всегда казалось мне нелепостью, братец, а настаивать на их выполнении – тиранством. Заблуждение это всеобщее, я знаю, но оно все-таки заблуждение. И если оно нелепо вообще, то нелепее всего в отношении брака, в котором счастье покоится всецело на взаимной любви супругов.
Поэтому я всегда считал, что родители поступают неразумно, желая выбирать за детей: ведь заставить полюбить – затея безнадежная; больше того – любовь до такой степени ненавидит принуждение, что для нее в силу какой-то несчастной, но неисцелимой извращенности нашей природы, невыносимы даже уговоры.
Однако я согласен, что, хотя родители поступают неумно, пытаясь навязывать свою волю, с ними в таких случаях все же следует советоваться и, пожалуй, даже необходимо признать за ними право запрета. Таким образом, я не спорю, что племянник мой, женившись без вашего ведома, провинился. Но скажите, положа руку на сердце: не вы ли сами отчасти этому способствовали? Вы так часто и так решительно высказывали свои суждения о браке, что разве мог он не быть заранее уверенным в вашем отказе, если состояние его избранницы будет невелико? Да и теперь – не в этом ли единственная причина вашего гнева? И если он нарушил сыновний долг, то вы разве не превысили отцовской власти, сторговав ему невесту без его ведома – женщину, которую вы сами никогда не видели, а увидев и узнав так же хорошо, как я, сочли бы безумием принять ее в ваше семейство?
Тем не менее я признаю, что племянник мой провинился; однако вина его не непростительна. Не спросясь у вас, он совершил поступок, для которого требовалось ваше согласие, – но поступок этот касался преимущественно его собственных интересов: вы сами, надеюсь, не будете отрицать, что действовали только в его интересах; и если он, к несчастью, разошелся с вами во взглядах на этот счет и составил себе ошибочное представление о счастье, то неужели вы, братец, любя сына, отрежете ему всякую возможность счастья? Неужели еще
