Шрифт:
Закладка:
Тут я ему верил. У него были все основания заключить сделку к выгоде Пери, что сделало бы его самым доверенным сторонником.
— Посудите сами, досточтимая повелительница: те же обязанности вы будете исполнять в должности верховного советника Мохаммада Ходабанде.
— Если он по какой-либо причине не откажет мне в ней.
— Но вы же сами отметили, что он считается не полностью пригодным.
— Кто из амиров поддержал мысль о том, что я могу быть советником?
— Все вожди согласились, что это мудро. Они верят, что вы справедливы и принимаете хорошие решения.
— Значит, они поддержат меня в качестве его советника?
— Они обещали.
Повисла пауза: Пери обсуждала со своим дядей что-то, чего я не слышал.
— В таком случае можете передать им вот эти самые слова. Я принимаю их решение назначить меня верховным советником при Мохаммаде Ходабанде, но лишь после того, как каждый из них согласится поддерживать меня в этой должности. И еще скажите им, что больше нет никакого запрета на встречи со мной. Если они не смогут появиться на совете после третьего дня траурного обряда по усопшему шаху, соглашение недействительно.
— Чашм. Благодарю вас, царевна, за уверения, что это преобразование будет более упорядоченным, чем предшествующее. Могу я известить о том старейшин?
— Можете.
Мирза Салман вышел, и, когда он исчез, я присоединился к Пери и Шамхалу. Царевна гневалась.
— И что он сказал о тебе? — спросила она у дяди.
— Ничего, — отвечал он. — Разве ты не видишь, что он пытается управлять тобой, притворяясь вернейшим из всех?
— А он не вернейший?
— Очень сомневаюсь.
Пери задумчиво поглядела на него. Мне тоже пришло в голову, что он старается опорочить мирзу Салмана, чтоб выдвинуться самому.
— Как хорошо ты знаешь Мохаммада Ходабанде? — поспешно спросил ее Шамхал, явно меняя предмет разговора.
— Не слишком. Он служил за пределами столицы, когда я была еще ребенком. Но у него не было желания править. Это я возьму на себя.
— А если все будет как с покойным?
— Мохаммад куда слабее Исмаила и куда разумнее.
— Я слышал, его жена свирепа.
Мне вспомнилось, как Хайр аль-Нисабекум перевернула поднос с лакомствами на короновании Исмаила.
— У нее очень непрочное положение при дворе. Если понадобится, я поставлю ее на место.
— Жаль, что мирза Салман не может быть влиятельнее, — сказал Шамхал с недоброй усмешкой.
— А что ты думаешь? — спросила меня Пери.
Очень редко она спрашивала мое мнение в присутствии своего дяди.
— Служить главным советником слепому шаху — разумное соглашение, — сказал я.
У политики своя правда: уступка была лучшим, на что мы могли надеяться.
Шамхал оглядел меня, потом ее, словно пытаясь различить, куда утекает его влияние.
— Чем я могу помочь? — спросил он наконец.
— Я дам тебе знать. Извини меня, дядя, но сейчас мне нужно заняться другими вещами.
— Я вижу. Могу я тебя навестить чуть позже?
— Да-да, конечно.
Шамхал поднялся, явно разочарованный своим отстранением, и вышел. Пери оставалась на месте, погруженная в свои мысли, затем вздохнула:
— Как мне не хватает отца! Ничего я не понимала, пока он был жив… не было человека, который был бы так же постоянен в любви…
Неосознанный протест едва не сорвался с моих губ. Пери тихо добавила:
— Я хотела сказать «ни одного другого родственника».
Как было заведено, шаха Исмаила предали земле в день, когда он скончался. До погребения, назначенного на вечер, я встретился в банях с Баламани. Сдав одежду привратнику бань, старый евнух, у которого не хватало уже нескольких зубов, присоединился ко мне — я весь намылился, окатился несколькими ведрами и теперь растянулся в самой горячей воде рядом с Баламани.
— A-а кеш-ш-ш… — произнес я из глубины души.
— Привет, друг мой, — ответил Баламани, когда волны от меня плеснули ему в грудь. — Какие нам достались неожиданности!.. Тринадцатый день Рамадана мы не забудем никогда.
— Бог велик!
Мое восклицание отдалось эхом в соседнем зале. Баламани понизил голос, чтобы слышал только я:
— Воистину велик, но людям трудно понять, почему случилось это бедствие. Ходят слухи, что шаха отравили.
— В самом деле? — поинтересовался я, поворачиваясь к Баламани, чье грузное тело пар словно выбелил. — И кому приписывают?
— Говорят, что это его сестра.
Слова его меня встревожили.
— Как можно верить слухам? Я по случайности знаю, что всю ту ночь она писала письма, потому что я был с нею.
— Хорошо, что ты сказал, — согласился он. — Я только передаю сказанное. Между прочим, надеюсь, что ты удовлетворен.
Говорил он не слишком дружелюбно. Я было прикрыл глаза, наслаждаясь теплом, но тут открыл их и глянул на него.
— Думаю, что довольны все, — ответил я.
— Но не я.
— Почему?
Он поднес пригоршню воды ко лбу и скулам, промывая морщины.
— Потому что думаю о шахе Тахмаспе. Он, конечно, посылал некоторое число людей на казнь, даже своих родичей. Опасность в том, что иной человек начинает думать, что предназначен делать это постоянно.
— Верно.
— Мне ужасно думать, что ты можешь стать таким человеком, — добавил он.
— Я? Да ты шутишь!
Баламани не обратил внимания на ответ:
— Твоя госпожа нынче становится очень могущественной. Слухи эти мало что значат, поскольку ничего доказать пока невозможно. Скорее даже они помогают ей выглядеть сильной, как мужчина, если не сильнее.
— Она свирепа, — гордо согласился я.
— Пери доказала: она может пожелать того, что остальные побоятся сделать. И ее будут бояться по этой причине.
— И что тут такого? Возможно, так и надо.
— Все может пойти не так, если она решит это повторить. Тут она запросит помощи у самых близких.
— Такого не случится.
Он похлопал меня по руке, как делал, когда я был юн и не понимал его.
— Я на твоем месте был бы очень внимателен. Помни: остальные теперь будут следить за тобой, и, если им захочется низвергнуть ее, они начнут с тебя.
Я ожидал от него похвалы — от человека, который был мне словно дядя, — но его слова были суровы.
— Баламани! Разве ты мне не друг?
— Всегда, — сказал он. — Но я и друг этого двора. Если цель твоих деяний — вернуть справедливость, не становись хуже, чем то, с чем борешься.
Сказанное им оскорбило меня. Я поднялся из бассейна и махнул банщику, чтоб принес полотенце.
— Да ты же только начал отмачивать грязь, — сказал Баламани.
Я уставился на него.
— Послушай, друг мой. Не делай ошибок, на искупление которых может уйти вся жизнь.
— Не сделаю, — сказал я, вытирая спину.
Лицо его было полно такого сожаления, что
