иное волнение заступало на смену душевному смятению — радостное сознание подтверждаемости смутных догадок. Ведь знал, чувствовал, что не в последний раз видел тогда Караджу, что сойдутся их пути еще хоть раз — и вот сошлись. Только чего ради явился он, какую цель преследует? Что привело его — страх, любопытство, надежда прояснить что-то для него важное?.. Одно было определенно — серьезные мотивы руководили им, очень серьезные. Старый, уважающий себя человек не придет в незнакомый дом по пустяковому поводу.

Марат вернулся в комнату. Старик привычно полулежал на ковре, подложив под локоть подушку, поглаживая белую бородку.

— Сейчас будем чай пить, — сообщил Марат и присел с другого края ковра.

Старик смотрел на него с прежним любопытством. Но во взгляде проглядывало и беспокойство. Рука, поглаживающая седые редеющие волосы, чуть вздрагивала.

— Узнал, значит, — проговорил Караджа.

— Узнал.

— Столько времени прошло…

— Мне та встреча очень запомнилась, — признался Марат.

И по тому, как быстро глянул на него Тачмамедов, как замерла ладонь у бороды, Марат понял, что нежданный гость все-таки боится чего-то, и пришел наверное для того, чтобы вызнать, убедиться в том, что сын Назара не представляет для него опасности.

— Почему? — спросил Караджа, не отрывая от лица Марата своих острых, ищущих глаз.

— Да уж так… — неопределенно ответил Марат и отвел взгляд.

Он казался сейчас себе многоопытным и хитрым, хитрее сидящего напротив, способным одолеть его в словесной дуэли. А в том, что именно такая дуэль началась между ними, он уже не сомневался.

Но где ему было видеть в чужих душах…

На кухне зашумел чайник. Старик быстро посмотрел на Марата, с его уст уже готов был сорваться вопрос, но он сам догадался, что это за шум, и успокоился, смолчал. И потом, пока хозяин заваривал чай, пока угощение ставил, он продолжал упорно молчать — то ли с мыслями собирался, то ли настраивал себя на предстоящий разговор, то ли уж манера у него такая была, достоинство свое соблюдал. «Ничего, думал Марат, я тебя расколю, все выложишь, что за душой прячешь…»

Волнение он уже подавил в себе, внутренне подобрался и выжидал, выбирал момент, чтобы забросить крючок и потянуть… А ничего этого и не понадобилось.

— Я знал твоего отца, — произнес вдруг Караджа скрипучим голосом, и Марат вздрогнул от неожиданности. — Я смерть его видел.

Так вон куда это тянется, смятенно думал Марат, жадно впиваясь глазами в недвижное лицо старика. Неужто для того только и явился, чтобы груз свой давний и тяжелый сбросить, неужто только для этого?.. Но почему молчал так долго? Мог бы и раньше найти, если б захотел. Даже тогда, в колхозе. Попросил бы Амана оставить их вдвоем и сказал бы…

И старик разглядывал его и тоже думал о нем: знает или нет, что произошло сегодня с Аманом? Нет, наверное не знает…

— Я сам не убивал, — проговорил тихо старик, не выдержав затянувшейся паузы. — Где мне, мальчишка еще был. Испугался очень. Они их колуном убили. По голове. Саксаул таким колят. Сперва его, потом мать. И тебя бы тоже, но я пожалел, испугался и пожалел. Они про тебя наверное забыли. Я из-за угла смотрел и дрожал весь от страха. А когда твои отец и мать упали и все столпились над ними, я на улицу выскочил и тебя потащил. Вечер был поздний, ты идти не хотел, заплакал. Тогда я тебя на руки взял и всю дорогу нес. По Московской улице. Когда мимо тюрьмы проходили — тюрьма там была, — я подумал, что всех могут арестовать, а если и меня, то я расскажу, как тебя спас, мне снисхождение будет. Ты бы узнал меня, вспомнил, если б на суде спросили, хоть и маленький совсем был. У милиции опустил тебя на землю и сказал: «Иди туда, там отец, мать, иди». Ты и пошел. Узелок у тебя был. Ты не помнишь?

Марат только головой покачал, не в силах произнести хоть слово, чувствуя, как гулко бьется в груди сердце, как кровь все горячее делается.

— Назад я не вернулся, боялся, что отец прибьет. Суров он был… — Старик прикрыл глаза. — На вокзал пошел и уехал с первым поездом. В Коканде оказался. Чайханщик пожалел, оставил у себя, кормил за работу — чайники, пиалы мыл, пол подметал, дрова колол, все, что велел, делал. Потом геологи чай у нас пили, разговаривали, в пустыню собирались ехать. Я попросился, они и взяли… Так и скитался, пока знакомого одного не встретил, от него и узнал, что отец с басмачами в родные места приходил и чем это кончилось. Ну, дальше неинтересно…

Старик, кряхтя, поднялся, отряхнул с груди крошки.

— Постойте, — попросил Марат через силу. — За что же их убили?

— За что? — переспросил старик и задумался. — Не знаю. Тогда знал, а теперь не знаю. — Голос его задрожал. — Они и меня, если б нашли, убили бы.

«А письмо, откуда взялось письмо?» — хотел спросить Марат, но внезапно красное облако застило взор и яркие звездочки вспыхнули — как в ночном небе при пожаре, сквозняком потянуло, и он ощутил в теле такую легкость, что готов был взмыть в воздух подобно Ариэлю, — и дико закричал от нестерпимой боли.

27

Оранжевого цвета «Жигули» стояли за углом на обочине дороги.

Придерживая меховую папаху, чтобы не упала, старик молча влез, сел рядом с внуком, захлопнул дверцу. Сары включил мотор, машина мягко тронулась с места.

Вечерняя улица была пуста. Желтый свет фонарей лежал на сером асфальте.

— Как доктора вызвать, знаешь? — спросил Караджа.

— Ноль три, — ответил внук и бросил на деда любопытный взгляд. — А что? Тебе плохо?

— Позвони. Пусть приедет. Падучая у него.

Машина шла ровно, Сары уверенно держал руки на руле, а тут вздрогнул, вильнул, испугался.

— Может, так обойдется?

Старик не спешил с ответом. Сидел прямо, палку держал между ног. Он думал о том, что у самого пророка Мухаммеда были припадки. Значит, эта болезнь священна и докторам тут делать нечего. Но очень уж страшно закричал Марат, совсем так, как его мать, когда на голову Назара обрушился