— Что… ты… сделал… со мной, Седой? — хрипит он. — Зачем притащил обратно? Набросил аркан, задушил мою волю… Не ты ли говорил, что свобода превыше всего?

Луч отступает к стене, прижимает ладони к побледневшим щекам.

— Ты пришел сам, — я делаю шаг к Янтарю, и он отшатывается, пытается отступить, но не может, что-то ему мешает.

Я поднимаю руку, чтобы положить ученику на плечо, ободрить его.

Теперь…

Я не успеваю ничего сделать — в очаге с грохотом распахивается огненная глотка, змеистые тени прыгают со всех сторон, впиваются острыми клыками в шею, запястья, колени и спину. Черный вырастает посреди кухни, словно выныривает из моего левого глаза, более не закрытого повязкой, под ногами трескаются каменные плиты, их сестры в стенах начинают выпадать с надрывным карканьем, одна разбивается о печку, другая бьет меня по голове и разлетается на осколки.

Луч с жалобным вскриком исчезает.

— Что, Седой, думаешь, ты пленил меня?! — голос этот отдается громом у меня в голове. — Нет, не сковали еще цепи для пламени!

Он прыгает на меня, как лавина из тьмы, я вскидываю руки, закрывая лицо… и обнаруживаю, что мы на кухне вдвоем: я стою на коленях, а Янтарь, молодой и прекрасный, как раньше, смотрит на меня от двери. Сверху больше нет крыши, через кривой пролом заглядывает любопытными глазами звезд черное небо, и на полу блестят разбитые стекла, точно замерзшие слезы.

Я каждой жилкой тела ощущаю, что дом держится из последних сил, что целых окон в нем не осталось, стены покосились, углы разошлись, мебель сделалась трухой под зубами древоточцев. От забытого, обуглившегося ковшика тянет злой гарью, и все вокруг перемазано сажей, даже пол совершенно черный.

Ключ висит в воздухе, истощенный, погасший, но вижу его только я.

— Ты слаб, и ты проиграл, — говорит Янтарь, но в голосе его, что странно, нет прежнего ожесточения.

Он осматривается, и гладкий лоб идет морщинами, словно танцуют на плоти, рисуются на коже языки погребального костра, куда воздвигли громадную ладью, и горюют вокруг, оплакивают уходящего в Туманный мир живые существа со всего света…

— Я ухожу, — он будто уговаривает себя.

В первый раз Янтарь произносит эту фразу, когда чертог мой высится во славе и силе, служит для меня надежным приютом, и волчьим воем гремит она, вызовом на смертный бой. Повторяет Янтарь ее, когда жилище мое не крепость и не храм, а руины, приют тоски и горечи, но теперь она звучит мольбой о возвращении.

Что-то изменилось в нем.

В нем? Или во мне? В нас?

И я осознаю — чему я его никогда не учил, о чем я никогда не говорил, поскольку сам этого не понимал. Решимость поднимается во мне как заря, рассвет над истерзанным, но еще живым миром — нас ждет последний, главный урок, и я проведу его, я заплачу, хоть цена и высока.

— Следуй за Черным, следуй путям его, не отставай от него, — я ободряюще киваю, и он смотрит на меня непонимающе, с детским изумлением; то, что истинному творцу тоже нужно постигнуть дороги тьмы, он поймет значительно позже.

— Иди, — настаиваю я, и Янтарь уходит, нехотя, медленно.

Я же повторяю его недавнее движение, верчу головой, изучаю кухню, мысленным взором озираю жилище свое. Вздыхаю полной грудью, переживая в очередной раз его запахи — старое дерево, кофейные зерна, чайный лист, изюм, кунжут.

Чтобы обрести, нужно лишиться.

Это всего лишь маленький личный мир… но если я спасу Янтаря, если за его спиной раскроются не черные, куцые крылья, годные лишь для сбора нектара со вскрытых человеческих душ, а хрустальные, огромные, способные поднять их обладателя до невероятных высот и вытащить из неизмеримых глубин, то он создаст множество других миров, и в одном из них, а может, и не в одном найдется место и для меня.

Звался я Источник, звался Двуликий, звался Седой… и как назовусь?

* * *

Радужный мост под ногами трепещет, вырваться хочет, сбросить меня, в пятки ужалить, разрезать подошвы, тонкий, как лезвие, острый, как лезвие, полезный, как лезвие. Паутину я рву со звоном стеклянным, и в залы вступаю, богато украшенные, огнем освещенные, пышно обставленные, из тьмы и пламени сплетенные, враждою пылающие.

— Седой, ты сошел с ума?!

Запреты я нарушаю, законы от века, никем не рожденные, никого не родившие…

Крушу все, до чего только могу дотянуться, крушу всем, что только осталось, — холодной силой урагана, влажным сплетением вихря, горячими уколами муссона, пылающим крошевом самума.

Черный атакует в ответ — и на этот раз не сдерживается.

Я преступил границы, и он в своем праве, он может уничтожить меня.

Рушится сверху клинок мрака-пламени, открывается щель-путь на мост-Радугу, бросает меня чрез вой-шелест немыслимый… все смотрят на нас, все, кто видеть способен, кто дело творит, подобное нашему, но тихо и скрытно, как духи подземные, кто жизнь проживает одну среди множества.

Я выпрямляюсь и перевожу дыхание уже у себя дома, в холле.

Теперь…

Я не успеваю ничего сделать — удар настигает меня и здесь, струя огня вонзается в макушку, разрывает каждый сустав по отдельности, потрошит кишки и нарезает на ломтики печень, льет кислоту в желудок и терзает мошонку укусами; рушится то, что осталось от дома, с рокотом крошатся стены, уцелевшие фрагменты крыши уезжают в сторону, обнажают начавшее светлеть небо.

Мгновение… или час?.. или век?.. или эру?.. я мертв.

Приводит меня в чувство запах яблок, и я вижу над собой Луч, ее прекрасное лицо. Только двоится оно, поскольку меня теперь двое, огненный меч Черного разрубил меня пополам, и черное, левое, мертвое лишь лохмотьями жалкими сшито с блистающим, правым, живым, один-двое, один-двое.

— Отступись! Ты умрешь! Ты покинешь меня! — молит Луч; она снова плачет, и слезы ее кажутся огромными, они падают на меня сверху точно глобусы из воды, прозрачные и блистающие, зародыши новых миров.

Я улыбаюсь, и странно ощущать, что от одной мысли раздвигаются два рта.

— Нет. Время последнего урока.

Услышав это, Луч стонет и исчезает.

А я поднимаюсь, с трудом, цепляясь за разум, за память, за знание…

— Седой!! — Черный предо мной, грудь раздувается, в ручище клинок, что длиннее страдания, пылают глаза на лице мрачно-угольном, и плещется тьма, тьма гуляет по лезвию, сливается в месиво с бликами пламени.

Янтарь в дверном проеме, шевелюру его треплет ветер, глаза широко распахнуты, чистые, любопытные, одного цвета с рассветом, что за спиной его теплится, пытается выбраться из чрева подмирного. За спиной