— Ты еще скажи, что сам кинжал в глаз Патрикею вогнал.

— А что, не сам, что ли?

— Получается, что не сам. У тебя было два яблока. Одно — отравленное, с ним все понятно. А второе? Кстати, где оно?

— Не знаю. Вывалилось, наверное.

— У такого матерого яблочника — и вывалилось? Нет, братец, оно израсходовалось. Это, да будет тебе известно, было яблоко Вильгельма Телля. У кого это яблоко в руках, тот не может промахнуться или слабо попасть. Вот и весь секрет твоего чудесного удара. Понял теперь?

— Понял, — уныло согласился Микшан. — Но ведь светлого колдуна я все равно убил. Теперь меня расколдовать надо. Набегался я с цепью в носу.

— С чего ты взял, будто я тебя отпущу? Я обещал тебя убить за то, что ты в сад влез. А пощады я тебе не обещал.

— Это нечестно! — закричал Микшан.

— Почему же? Ты влез в мой сад, за это тебе положена смертная казнь. Ты разузнал много вещей, которые тебе знать не положено. За такое тоже смерть без пощады. Но за то, что ты расправился с белым магом Патрикеем, тебе положена награда, и ты ее получишь. У тебя было два яблока. Одно ты истратил, а второе… Ты знаешь, что это за плод. Кушай яблочко, мой свет, и ты умрешь быстро и совершенно безболезненно.

— Не-е! Нет такого закона, чтобы убивать! У нас смертную казнь отменили!

— А кто Патрикея убил? Милиция смотрит и ужасается. Но не хочешь отравы, можно и по-другому. Но это будет больно.

Микшан вытащил из-за пазухи второе яблоко. Теперь нет и тени сомнения — это то, которое отравлено. Вот так просто: откусил кусок и умер. Навсегда. И ничто и никто не поможет; никакие подвиги, ни мамино заступничество. Мама частенько, как он что-нибудь натворит, ругалась: «Чтоб ты сдох, окаянный!» Теперь, небось, рада будет. Ей радость, а ему помирать. И не понарошку, а на самом деле. И искать никто не станет, для всех он потонул еще вчера.

— Не буду! — выкрикнул Микшан.

— Ну, как знаешь. Тебе предлагали покончить с собой быстро и легко. Не захотел. Теперь не обессудь.

Евстихей потянул за цепь. Та, только что невидимая, обозначилась и натянулась, причинив новый приступ боли. Микшан взвыл и рубанул мечом по этой мучительской цепи. Цепь перерубалась легко, словно и не железная была.

— Зарублю гада! Живо кольцо в носу расколдовывай! Я не шучу, мне после Патрикея тебя порубить — раз плюнуть!

— Ох, чем напугал! — Евстихей расхохотался. — Волшебным мечишком! У меня таких кладенцов в задней коморке десять штук на стенке висит. Будет и одиннадцатый.

Обрывок цепи оттягивал нос, мешая двигаться. Евстихей так напротив, поигрывал своим концом цепи, словно кнутиком. И было сразу понятно, что бесполезно рубить чародея — увернется, а взмах цепи пощады не знает.

В отчаянии Микшан швырнул последнее яблоко на блюдо с недоеденным пирогом.

— Яблочко, яблочко, покажь, кто может окаянного Евстихея победить, а меня от цепи избавить!

— Что ты наделал, кретин! — Евстихей взвизгнул, схватил яблоко и отпрыгнул в дальний угол подвала. Но было поздно, из блюда плеснула тьма, напоенная всполохами адского пламени. Послышался громовой рык. Пепельное страшилище поднялось там, оскалило зубы и полезло в подвал, раздирая непрочную границу миров.

— Прочь, прочь! — кричал Евстихей. — Я тебя не звал! На вот, жри!

Яблоко полетело в морду зверя. Зубы клацнули, серый проглотил отраву.

Что может сделать человеческий яд потустороннему чудовищу?

Пасть вновь приоткрылась и сомкнулась, проглотив Евстихея, не успевшего дочитать какое-то заклинание.

— Так его! — закричал Микшан.

Серая башка повернулась, Микшан вслед за своим мучителем очутился в пасти. Зубы сомкнулись. Серый Волк принялся жевать, как никогда не жуют не только волки, но и вообще никакие хищники. Сплюнул обрывок цепи с кольцом на конце, положил голову на скрещенные лапы и закрыл глаза.

Дмитрий Казаков

Крылья

С благодарностью всем, кто принял меня как наставника

Мир падает к моим ногам и разбивается.

Рушится мироздание, громадное дерево, усеянное хрустальными сверкающими плодами, ветки пожирает огонь. С мягким звоном лопаются стеклянные сферы, полные зеленых, синих и желтых искр, осколки иглами льда летят в стороны, рвут в клочья мое сердце, теплая кровь струится из ран.

— Ты, Седой, лгал мне! — повторяет Янтарь, и голос его дрожит готовой лопнуть струной, голос обиженного ребенка. — Ты говорил, что тебе ведом секрет бессмертия, но это… — он замолкает, но только на миг, чтобы набрать воздуха, — …лишь слова, слова, слова!

В моей шевелюре нет ни единого седого волоса, но прозвище Седой намертво приросло ко мне в этой жизни.

Звался я Странник, звался Источник, звался Двуликий… а теперь я Седой.

— Подожди! — восклицаю я, и эхо отдается под высокими сводами библиотеки, слоняется меж длинных стеллажей резного дуба, забитых древними фолиантами, свитками, печатными книгами и глиняными табличками: «Подожди, дожди, жди…», все тише и глуше. — Слова — это единственное, что даровано нам! Они дают божественную силу таким, как ты!

Янтарь — лучший из учеников, посланных мне судьбой за много веков.

В прошлый раз, в кипящем водовороте марсианской колонизации, среди роботов-пауков и киберлюдей, я учил рыжую девчушку с упрямо вздернутым носиком и россыпью веснушек на щеках, плакавшую от осознания собственного дара и от невозможности его воплотить…

В позапрошлый, в кибитках, среди огромной степи, где мое жилище располагалось в большом цветастом шатре, я наставлял угрюмого мальчишку с узкими глазами, пастуха и охотника, боявшегося создавать новое, желавшего лишь повторять песни, сочиненные предками…

Теперь, в мегаполисе гаджетов и нейросетей, со мной бледный юноша с шапкой русых волос и пылающим взором.

Он учится жадно и неистово, и талант бьется в нем неистовым жаром, на котором можно выплавить не один мир, и эти миры будут прекрасны и грандиозны, и, читая их, люди ощутят дыхание теплого ветра, и скованные льдом эгоизма души оттают, пусть на мгновение, но этого будет достаточно, чтобы человечество стало лучше. Может он достичь славы и силы Пушкина, Гомера, Вальмики и даже Аиши Саллахи… сделаться настоящим богом, не тем, кому поклоняются, а тем, кто творит истинное, вечное из тленного, иллюзорного, переменчивого, кто с помощью слов и текстов определяет жизни стран и поколений.

Крылья Янтаря почти готовы, они вот-вот развернутся, вот-вот…

И в этот момент — бунт?

Нет!

— Что мне с тех слов? — Янтарь щурится; он так делает всегда, когда у него что-то не получается. — Если они не дают мне проявить себя, вяжут меня же