Со второго лестничного пролёта спускалась толпа. Шумный, неорганизованный поток не выспавшихся людей, явно сбитых с толку и перепуганных. Где же представители власти?.. Где боевой отряд, приставленный к нашей группе?..

Настораживали некоторые высказывания. Влившись в поток, крепко удерживая за руку мать — я расслышал шёпотом произнесённое впереди идущим тучным мужчиной:

— Они просто уехали. Бросили нас, причём спешно. Сам видел…

— Вы уверены?..

— По рации им разве что не гавкали, так грубо приказывали…

— Что вообще происходит??..

Красное, косматое солнце проплывает, озаряя пузырящиеся вкрапления под студенистой оболочкой моей сущности. Солнце — это Арктур, выкидывающий протуберанцы в космос и нагревающий пространство вокруг. У Арктура пять планет, одна из которых, содержит древние артефакты Старцев. Что-то в их чёрных, гигантских, геометрически болезненных, неевклидовых городах разбросанных по поверхности. Что-то старое и опасное…

Но мне не туда.

Я опять заложник другой личности. Тяжёлые, вязкие воспоминания.

Снова Москва и сумеречный кабинет, уже известный мне, но теперь я один. За окнами озарённая огнями города ночь. Горящие рубиновые звёзды Кремля, отдалённый шум набережной…

В кабинете работает телевизор. Полукруглый, похожий на аквариум ящик, с выпуклым экраном показывающий в цвете. Мерцающем, тусклом, бедном на оттенки…

Идёт выступление. Он вышел из тени. Сталин.

Его голос перекатывается как горная река. Хлещет и шумит, заставляет слушать, не отрываясь и внимать против воли. Его вид странно искажен. Но не отсутствием совершенства цветного изображения и телевизионного сигнала.

Он изменился физически. Волосяной покров на лице и голове отсутствует. Правая сторона черепа бугристо раздулась, оттенок кожи желтоватый, но лицо заметно бледнее, хотя возможно это всё же искажение цвета, изъян картинки. Один глаз затянут бельмом. Он стоит в белом френче, за спиной герб Советского Союза и фрагмент бордовой шторы.

Речь посвящена событиям в Ленинграде. Приходу нового времени, в котором советские люди будут счастливы. Времени, где новое общество родиться неизбежно, даровав каждому исполнение мечты. Жизнь в мире справедливости и истинного равенства. Общество станет нерушимым, неприступным, как горный хребет. Человек перестанет завидовать, мучиться заботами о завтрашнем дне, бояться войны и вторжения извне. Человек будет жить — чисто, безгрешно, прозрачно для других и даже для себя. А самое главное установление порядка уже идёт в этот самый момент…

Я испытываю ужас. Тьма вокруг меня в кабинете — символ тьмы, которая близиться.

Меня должны отправить в Ленинград завтра. Я должен буду осудить тех, кто развязал оборону против живого воплощения справедливости, способного её нам даровать. Если честно, я ожидал, что осудят меня. За потерю лояльности, и сомнительные разговоры в кулуарах министерства с сомнительными же личностями, потерявшими доверие.

Возможно, суд меня ещё ожидает. Может быть, моя отправка в Ленинград закончится арестом. Я бы не хотел туда и предпочёл бы Лубянку немедленно. Никто не знает, что там происходит, но самый распространённый слух, вероятно истинен.

Ленинград превращён в концлагерь, а жители основные узники. Причина уже озвучена — жителям великого города оказывают великую честь — стать первыми членами счастливого общества, пройти посвящение. Не исключено, что и меня самого посвятят, как только я сойду с самолёта…

— Шаб-Ниггурат, — говорю я в пустоту страшное слово. Древнее божество. Я не знаю, почему произношу его имя. Пока я ни прибыл в Ленинград и не был посвящён в полуправду, — я не мог знать, что Шаб-Ниггурат может иметь отношение к событиям.

По телевизору играет гимн. Кажется, торжественнее, чем обычно. Двенадцать часов ночи — начинаются новые сутки…

Одним махом оно сметает лес портальных кранов и ряды доков в гавани.

Плюётся и сочится едкой жижей прожигающей бетон, бронированную технику, — расплавляющей стены, крыши и сталь. Его невероятное тело столь безмерно, что верхняя часть — сонмище разнокалиберных члеников, многосуставчатых конечностей, венчиков с гроздьями чёрных глазок — скрывается в ядовитом жёлто-коричневом тумане, испаряемом скользкой поверхностью кожи и смешивающейся с обычной завесой облаков. Оно выкрикивает проклятья, что-то похожее на — Йагггххх! — разносится над миром. Оно неописуемо кошмарно и разрушительно. Его длинный червеобразный отросток-хвост бороздит по Кировскому заводу, круша цеха и дымовые трубы, словно картонные, а сочленённое тело и подобие головы — косматое нечто, накрыло центр города, покоясь на краю каньона из которого выползло…

Леонид Челищев бежит.

Часть его людей смело конвульсивным движением жирного щупальца, вывалившегося из облака, будто кишка, и накрывшего полквартала зданий примыкающих к Сенной площади. Другая часть, потеснённая корчами колоссального многоэтажного хвоста, отступала, пока не уткнулась в край зазубренного каньона и не сорвалась в пропасть в полной безысходности. Третьи растворились в кислоте или утонули, четвёртых в возникшей панике случайно перестреляли свои…

Его отряд погиб практически весь. В распадающихся, залитых кислотой развалинах каждый выживший спасается сам по себе. Без геройства. Надеясь выскочить к своим в тыл.

Леониду больно и горько. Я хорошо ощущаю смятение, буквальную слепоту его сознания. Он то ныряет в липкий дым, то оказывается на перепаханной, словно гигантским плугом равнине, на которой с трудом угадываются бывшие фундаменты зданий, стрелы проспектов, извивы улиц. Обломанные будто спички деревья и фонарные столбы, смятые автомобили, перевёрнутые танки, скрученные узлами трамвайные рельсы, расплющенные трупы солдат и простых жителей. За спиной грохочут взрывы газопроводов, и беснуется существо, выползшее из пределов ада…

В какой-то момент дорогу Леониду преграждает арматура упавшего подъёмного крана, и он не в силах её обойти. Страшась, что, скрывшись в вонючем тумане, наткнётся на бездну, бушующий пожар или совсем уж непроходимые завалы — пролезает под деформированной стальной конструкцией на четвереньках и оказывается перед озером рыжей, горячей воды, хлещущей из лопнувшего трубопровода. Дальше путь вперёд закрыт. Остаётся следовать вдоль грязного берега, превращённого в шипящее болото.

Леонид чувствует жар и боль в правой ступне. В сапоге хлюпает кровь. Его сознание замутнено, а мир кажется чёрно-белым. Цель идти, не сворачивая, как можно дальше и прочь из тумана уже не кажется выполнимой.

На самом деле, он близок к цели, он выйдет к кордону. Но я, — тот, что поджаривается у раскалённого шара Арктура, на короткое время притянутый мощной гравитацией, — знаю, чем закончится поход… Приказ — «Прекратить огонь!», — был как безумие. Когда он в перекрёстии мечущихся снопов света, поступил с небес, испоганенных существом, выблёвывающим едкую смесь, было уже поздно и тщетно. Леонид слышал приказ, и мысль — ведь мы здесь, для того чтобы уничтожить тварь любым способом и будем стоять до смерти! так зачем же прекращать огонь!?.. — на