(1859 г.) выдвинул в качестве своего идеала "Истинного джентльмена". Однако то, как Смайлз смешивает аристократические, христианско-демократические и буржуазные представления о джентльменстве, не является основной линией этого слова до позднего времени. Современное утверждение Смайлза на последней странице его книги о том, что "мягкость действительно является лучшим критерием джентльменства", может быть, и хорошо служит сейчас, в наше эгалитарное время, но оно берет свое начало в безумных представлениях левеллеров 1640-х годов или в безумной речи Уота Тайлера в 1381 году о том, что ранг и происхождение не должны иметь значения: "Когда Адам пробовал, а Ева плела, / Кто тогда был джентльменом?". Точно так же в "Школьных днях Тома Брауна" (1857 г., действие происходит в 1830-е гг.) вымышленный отец Тома хочет, чтобы из маленького Тома "получился храбрый, полезный, говорящий правду англичанин, джентльмен и христианин"¹³ Даже Мокир опускается до того, что повторяет слова Смайлза о джентльмене, а затем анахронично применяет их к XVIII веку. Такое позднебуржуазное представление не имеет ничего общего с тем самоуверенным обществом насмешливых чинуш и родовитых, которое восхваляли шекспировские джентльмены, и которое в XVIII веке практиковалось в Итонском колледже, и которое еще в XVIII веке ассоциировало джентльмена с ношением шпаги и фехтованием, а в XIX - с отсутствием профессии.

Примерно с 1700 г. риторика стала медленно меняться в серьезную сторону, причем именно в сторону "серьезную". До этого времени англичане считали совершенно абсурдным утверждать, как это делал Смайлс, что джентльменство "может проявляться как под грубой серой одеждой крестьянина, так и под кружевным пальто дворянина"¹⁴ У Смайлса "грубая серая" [то есть некрашеная домотканая ткань из несортированной белой и черной шерсти] - это немаркированная цитата из нивелирующего стихотворения Бернса 1795 года "A Man's a Man for a' That": "What though on hamely [homely] fare we dine, / Wear hoddin grey, an' a that; / Gie [give] fools their silks, and knaves their wine; /A man's a man for a' that." Но речь Бернса современна, демократична, революционна, это речь собрания шотландского кирка, где любой набожный человек мог высказаться, или шотландского рынка, где пенни бедняка был так же хорош, как пенни "yon birkie ca'd [этого самоуверенного дурака зовут] лордом". Само слово "благородный" было преобразовано эгалитарными кальвинистами в XVII веке в духовное состояние, "истинное благородство", в отличие от просто высокого и наследуемого социального статуса.¹⁵ Изменение риторики было исторически уникальным: почитание людей, не претендующих на привилегии мантии или шпаги и просто работающих в обычной жизни, служащих, а не получающих услуги ("полезные", говорил отец Тома Брауна, "говорящие правду" на буржуазный манер), но находящих честь в таких делах. Это означало переход к буржуазной цивилизации, который происходил (как и положено причинам) до материальных и политических изменений, которые он порождал. Бернс говорит: "Чувство и гордость за свою ценность / Выше по рангу, чем это. / Так давайте же молиться, чтобы, когда это случится, / (Как это случится для этого), / Что чувство и достоинство, на всей земле, / Shall bear the gree [будут выше], и так далее". Это была смена этики, смена серьезного разговора о хорошей жизни, охватившая поэтов и пахарей и, наконец, политику и политиков.

К концу 1848 г., как известно, в Голландии, Англии, Америке и их подражателях в северо-западной Европе о занятом бизнесмене стали говорить, что он хорош и полезен для нас, за исключением возмущенной и пока еще малочисленной антибуржуазной клирики, собравшейся, в частности, во Франции и Германии. Новая форма улучшения, начиная с ее предшественников в североитальянских городах-государствах около 1300 года, первого современного буржуазного общества в широком масштабе в Голландии около 1600 года, пробуржуазной этической и политической риторики в Великобритании и ее североамериканских филиалах около 1776 года и заканчивая мироустроительной риторикой около 1848 года, впервые в истории на уровне крупных государств и империй стала считаться приемлемой, даже почетной, даже добродетельной.

Хорошо это или плохо, этот триумф около 1848 года буржуазных добродетелей в сфере риторики, а затем и в сфере обмена?

В коммерческом мире, во-первых, мы регулярно сталкиваемся с незнакомцами, но незнакомцы становятся друзьями. Моим друзьям (как, впрочем, и некоторым из них) коммунитариям я говорю: ваши сладкие цели достигаются именно коммерцией. Полтора века назад историк права Генри Мейн привел вполне здравый довод о том, что неприятие мошенничества предполагает существование всеобщего доверия: "Если встречаются колоссальные примеры нечестности [а мы считаем их действительно "колоссально" плохими], то нет более надежного вывода, чем тот, что в среднем по сделкам проявляется скрупулезная честность".¹⁶ Назойливые торговцы могут сделать противоположный и ошибочный вывод: мошенничество типично для всей бочки. Артур Миллер заметил по поводу протомаккартистской атаки на его пьесу "Все мои сыновья" (1947 г., за два года до "Смерти коммивояжера"): "Если... пьеса и была марксистской, то это был марксизм странного оттенка. Джо Келлер обвиняется своим сыном в заведомо неэтичном использовании своего экономического положения, а это, как говорили русские, снимая пьесу со своих сцен, свидетельствует о предположении, что норма капиталистического поведения является этической".

Рост торговли, я бы сказал, способствует добродетели, а не пороку. Большинство клерикалов - сами они, по презрительному выражению Бисмарка, не имеют "ни собственности, ни торговли, ни промышленности" - думают наоборот, что это разрушает добродетель.¹⁸ И все же мы с радостью принимаем то, что дает торговля, а именно: вежливых, услужливых, энергичных, предприимчивых, рискованных, надежных людей, имеющих некоторую собственность, торговлю и промышленность - не плохих людей. Сэр Уильям Темпл объяснял честность голландских купцов в XVII веке "не столько [принципом] ... ...принципу совести или морали [здесь он ошибается], а обычаю или привычке, введенным необходимостью торговли между ними [здесь он прав], которая зависит от общей честности [обратите внимание на использование здесь слова "общая", "честность" без изменений по-прежнему подразумевает аристократизм], как война зависит от дисциплины"."¹⁹ В Болгарии социализма до 1989 г. в универмагах на каждом этаже стоял вооруженный милиционер - не для того, чтобы предотвратить кражи, а для того, чтобы покупатели не нападали на высокомерных и некомпетентных сотрудников, которым поручалось продавать некачественный товар, который тут же разваливался. То, как продавец в американском магазине приветствует покупателя, наводит на мысль: "Чем я могу вам помочь?". Эта фраза приводит в изумление некоторых иностранцев. Это пример буржуазных добродетелей в миниатюре.

Буржуазные добродетели можно увидеть на контрасте с аристократическими или христианскими. Перечисленные здесь, в таблице 3, добродетели - это те, которые приписываются классу, а не обязательно те, которые он проявляет в действительности. Даже если принять за