на мышцы его шеи. — Отвечай мне, пока я не задушил тебя, сопляк. Ты. Знаешь? — повторяю я свой вопрос, воспроизводя в памяти картину, где он смеет притронуться к ней. Привести её в место, где толпится сброд, где каждый бухой уёбок может её облапать и напугать.

— Нет, — еле произносит он.

— Я тебе покажу.

И отпустив его в очередной раз, я беру кисть его руки в районе сгиба — и одним движением ломаю её. Мне стоит сломать ему руки, которыми он притрагивался к ней. Затем вырвать его язык, которым он убеждал её поехать с ним. А потом забить его до смерти.

Его жалостливый, подходящий на писк щенка крик заполняет пространства вокруг. У меня продолжает дёргаться челюсть от злости, потому я бью локтем его по лицу, делая доброе дело и позволяя боли из его сломанной кисти перейти к его сломанному носу.

Он падает на колени, тяжело дыша, но всё ещё не плача. Я поднимаю его с колен, чтобы его взгляд был прикован ко мне, когда я буду говорить.

— Теперь, маленький сукин сын, мы проведём с тобой дисциплинарную беседу. Смотри на меня и повторяй за мной. Я к ней больше не подойду.

— Я к ней больше не подойду.

— Я сдохну самой мучительной смертью, если когда-то посмотрю в её сторону, — произношу я, борясь внутри себя с желанием, диким желанием вырвать из груди его сердце и скормить ему же. — Повторяй.

— Я… — неуверенно начинает он. — Я не заставлял её, чёрт возьми!.. — в агонии кричит он, но сразу же отводит взгляд. Видно, щенок понимает, какую грёбанную глупость он сказал. И эта грёбанная глупость срывает мою крышу окончательно и бесповоротно, отключает мой мозг.

Он смеет думать, что Полина могла захотеть быть с ним. Смеет оправдывать себя.

Я его, нахуй, убью.

— Господи, — кричит нежный, но боли испуганный женский голос справа от меня. Боковым зрением я вижу, как охранник пытается вывести её, осторожно хватая за плечи. — Хватит, Стас, прекрати! Отпусти его!

Её шокированные зелёные глаза смотрят на меня так, словно не её любимый мужчина, не её муж, не опора для неё, а просто чудовище.

Секунду назад я собирался разбить его череп, и прямо сейчас я не в состоянии воспротивиться её просьбе. Но осознание, что она увидит во мне монстра, убивает меня ещё больше, чем то, что я увидел её с этим парнем.

— Ты не можешь всё это делать! — она кричит громче, а в её голосе всё больше и больше слышна зарождающаяся истерика. На почве боли и на почве выпитого алкоголя. — Не можешь ограничивать меня и избивать других только потому, что купил меня у матери и считаешь меня своей вещью! Считаешь, что я не имею права голоса!

Мои глаза распахиваются, словно её слова пробуждают меня из транса.

Она сказала, что я считаю её своей вещью? И что я купил её?

В этот момент я разжимаю пальцы и быстро поворачиваюсь к ней. От внятной речи больше ничего не остаётся, она плачет, закрывая лицо руками. Охранник делает шаг назад к двери, когда я заключаю её в свои объятия, чтобы успокоить.

— Принцесса, посмотри на меня, — тихо говорю я, пытаясь утихомирить всё ещё пылающий гнев в своём голосе. — Я никогда не считал тебя своей вещью, Полина. Я никогда не покупал тебя у твоей матери.

— Нет, она мне это сказала. Лично.

Её непрекращающиеся рыдания заполняют маленькое помещение, которое и без того переполнено басами и тяжёлым, прерывистым дыханием мелкого ублюдка. Но я уже ни на что не обращаю внимания, ничего не слышу, кроме её слов.

— Когда я пришла к папе, а она была пьяная. Она так и сказала, ч-что ты, — её голос дрожит. — Что ты купил меня, как… как шлюху.

Полина обрушивает на меня ещё больше рыданий, пачкая влагой мою рубашку. Всё внутри меня переворачивается, всё это время она думала, что я выкупил её у матери и считаю своей вещью.

— Полина, выслушай меня.

— Я не хочу, нет, — Полина отрицательно качает головой, всё ещё приклееная к моей рубашке.

Как я желаю впитать в себя всю её боль, хочу заставить её слёзы исчезнуть. Чёрт, мне стоило отправить эту мамашу на лечение раньше, чем она могла сказать Полине всё, что могло её морально убить и убивало каждый день.

— Я не хочу слушать, — продолжает она, словно на исповеди. — Я никогда не задумывалась об этом, словно этих слов не было, но теперь… Когда у тебя появился ребёнок, я поняла — что у меня нет права голоса, что у меня нет никакого права, я просто твоя вещь, за которую ты заплатил. И я должна терпеть, что бы ни случилось, правда?

— Ты ничего не должна терпеть, Полина. И ты ничего не будешь терпеть.

Этот чёртов ребёнок, который так сильно её ломает и заставляет думать, что он может значит для меня больше. Его не будет в нашей жизни, даже если он мой и моя жена успела забеременеть до того момента, как я встретил Полину. Я позабочусь об их достатке и том, чтобы они были как можно дальше от нас. Она никогда не узнает, что это мой ребёнок. Я не причиню ей этой боли. Я не заставлю её мучиться от сомнений. Нет ничего важнее её.

Если бы я только узнал, что может вытворить моя бывшая, я бы позаботился, чтобы её не было в этом городе.

— Нет, потому что я не имею права ни на что.

Сзади нас слышится кашель с отхаркиванием. Поднимаю взгляд на охраннике и коротким жестом головы показываю ему, чтобы он увёл отсюда этого парня. Мужчина кивает в ответ и быстро берёт его под руки, помогает подняться и выводит из подсобки, оставляя нас вдвоём.

Полина в моих руках продолжает теперь уже беззвучно плакать, тем самым прожигая своими слезами все мои внутренности.

Твою мать, это невыносимо.

Невыносимо быть причиной её слёз. Невыносимо, что у неё проскальзывает в голове мысль, будто я когда-то мог считать себя чем-то вроде её хозяина.

— Посмотри на меня, — хриплю я ей в макушку, но она никак не реагирует.

— Не могу. Я не могу.

— Посмотри на меня, — вновь прошу я, легонько поднимая её голову ладонью. — Я помогал твоей матери деньгами, потому что ей нужна была помощь, принцесса. Ты должна понимать это, но я никогда, никогда, чёрт возьми, не относился к тебе, как к вещи, которую я купил. Ты для меня бесценна, Полина. Единственный, кто