Шрифт:
Закладка:
О радостном труде не от зятя первого слышит Тимофей Гаврилович. Раньше как-то не употребляли подобного слова, а последнее время все по радио да в газетах. Вот бы, дескать, достичь такого уровня во всем, чтобы труд человеку — и крестьянину, и рабочему, и руководителю — радость приносил. Понятное дело — хорошо бы достичь. Только не достигли еще, а когда достигнем — неизвестно. Разговоры одни лишь. Значит, просто надобно работать, без радости, как работали старики. Какая радость Петру Рябову стоять под дождем, возле скота. А он стоит, пасет. Работает. Не потому, что семью — дети его давно самостоятельно живут — надо кормить, одевать-обувать. Мог бы и не работать, пенсионер. Но попросили, и он согласился. Он с мальства в работе, Петр Рябов. Задумывался ли он когда-нибудь о радости в труде, никто не знает. Может, в парнях еще, выходя росистым, на восходе солнца, утром в луга косить: рубаха навыпуск, плечи сильные — и гнал за рядом ряд, почти не чувствуя в руках литовку. И дышал глубоко, и улыбался — может, тогда. Но в ту пору молод был он, здоров и силен, а молодость все скрашивает. Состояние такое знакомо Тимофею Гавриловичу, помнит.
А разве в радость будет самому Тимофею Гавриловичу в этом вот отремонтированном дворе зимой в полумраке управлять скотину, зачерпнув навоз совковой лопатой, поднимать ее раз за разом, тяжелую, искалеченной рукой, чтобы выбросить навоз в окно? Какая уж тут радость. Но он будет ухаживать за скотом до весны, а ежели потребуется, и следующую зиму, не бросит стада. А бабам, тянущим в войну и после на себе деревню? Была ли у них в ту пору вообще какая-нибудь радость? Так что же, им не работать нужно было, бросать? Нет, они работали, не задумываясь даже над тем ни на одну минуту, надобно ли это. Шли и работали…
Не знает Тимофей Гаврилович, есть ли в том действительно закономерность, что деревни исчезают, а города растут, и до каких пор все это будет продолжаться, но то, что человек изменился заметно, почувствовали все старики. Отношение к труду изменилось, вот что страшно. Ни уважения к труду, ни любви, ни тяги, а… лишь бы день прошел. Дисциплины нет. Ты меня уволишь за пьянство, а я рядом устроюсь на второй же день, там так же рабочих рук нет.
Когда на страхе послушание держится — дело плохое, никудышное дело, каждому ясно. Никишина, скажем, не боялись, побаивались разве. Уважали больше. А как работали! А сейчас — ни уважения, ни сознательности. Допризывник может послать управляющего к такой-то матери, расчет взять — и куда глаза глядят. Везде ему место найдется: не на заводе, так на фабрике, не на фабрике, так на стройке обязательно. Все это не по рассказам знает Тимофей Гаврилович, в своем совхозе наблюдал. Да и по слухам известно.
Никогда не забыть Тимофею Гавриловичу, как лет семь тому назад (деревня еще была цела), ездил он в Крым хоронить родную сестру свою. Жила она с дочерью под Евпаторией, в селе, недалеко от моря. Умерла по старости, в августе дело было. Приехал, похоронил. Дочь сестры, племянница, стало быть, начала уговаривать его остаться хотя бы на неделю еще, погостить. Отдохнул чтоб, фруктов поел, в море искупался. Вода морская полезная от всех болезней. Оздоровеете, зимой простуда не возьмет. А домой телеграмму дать, что задержался немного, приеду такого-то числа.
— Не купались никогда в море, дядя? — спрашивает племянница.
— Нет, в море не купался, — сознался Тимофей Гаврилович. — В Шегарке купался, до войны еще, давным-давно, уж и не вспомнить.
Племянница ему плавки купила. В трусах неудобно, объясняет. Дней семь прожил Тимофей Гаврилович, всему удивлялся. Племянница одинокая, уйдет с утра на работу, в доме пусто — и поговорить не с кем. А работа ее на берегу прямо, поваром работала в пансионате детском. Тимофей Гаврилович часиков в десять на работу к ней зайдет, посидит, потом к морю спустится. Пляж пансионата огорожен, чтоб посторонние не заходили. Тимофей Гаврилович выбрал место за загородкой, неудобно было на детском пляже лежать. И дальше по берегу пляж свободный, кто хочет, тот и загорает-купается. Разденется Тимофей Гаврилович под грибком, ляжет на песок без подстилки всякой, песок теплый. Море рядом плещется, рукой достать можно, потянись. Гос-споди, за всю-то жизнь у него дней таких разморенных да пустых никогда не бывало. В детстве разве. Ничего делать не надо. Как в раю. Лежи, оглядывайся. Далеко-о в море пароходы виднеются белые. Чайки белые над водой…
Ребятишки живут своей жизнью, все у них по распорядку: подъем, гимнастика, купание, завтрак. Потом опять к морю, до обеда. После обеда, в солнцепек самый, отдых в корпусах, тихий час. Возле ребятишек, заметил Тимофей Гаврилович, мужики в основном. Две женщины всего. С одной из них рядом оказался как-то, разговорились.
— Кто же они? — спросил Тимофей Гаврилович, указывая на мужиков. — Что, отдыхают здесь? Так ведь детский пансионат.
— Нет, работают, — ответила женщина. — Вон тот, в очках, — директор пансионата. Рядом — заместитель по культурно-воспитательной работе. Пошел который — заместитель по хозяйственной части. Этот — старший методист, этот — просто методист. Высокий — физрук, гимнастику делает с ребятишками. Купается — музыкальный руководитель, песни разучивает. А во-он тот, под грибком лежит на спине, это…
Тимофей Гаврилович даже приподнялся от удивления. Мужики, и неизболевшие какие-то, на поправку присланные к морю на месяц-другой, — волкодавы видом. Любого в конную косилку запрягай — без подмоги попрет. Спасибо ребятишкам, что кормят около себя такую ораву. Физрук, понаблюдал Тимофей Гаврилович, проведет по утрам гимнастику, позавтракает — и целый-то день на бережку. Искупается — на берег, на песок; позагорал — в воду. А сам до того здоровый, изнывает прямо от избытка сил. Вагоны бы ему с углем разгружать — одного на пять вагонов, да лопату совковую, чтоб пуд угля вбирала. Семья у физрука тут — жена, двое детей-подростков. Живут в пансионате, комната у них отдельная, у него — кабинет служебный, как и полагается. Кушают три раза в день жена с детками в пансионате, и неплохо, видимо, кушают. И у других семьи при себе. Не догадались еще и родителей-родственников пригласить на отдых…
Вот уж кому труд радость приносит, разговора быть не может. Жалуются, мяса нет по городам. Да откуда же оно возьмется, мясо?!
— Что же их так много, мужиков, к пансионату прилепилось? — спросил тогда Тимофей Гаврилович женщину. — Или заняться больше нечем? Учились-то они, наверное, совсем для другого дела?
— По штату положено, — ответила та, — а штаты начальство утверждает.
