Шрифт:
Закладка:
Никишин двадцать пять лет руководил бессменно колхозом. Темь утренняя — он уже в конторе, темь вечерняя — он идет домой. За день все обойдет, что можно обойти, поля объедет на лошади. К каждому подойдет, хоть слово, но скажет. И все тянулись за ним. Боже упаси, чтоб кто-то вышел выпивши на работу. Или с вечера загулял, а утром вообще не явился. Да об этом и речи не могло быть. Они не смогли бы в лицо председателя смотреть, случись с ними подобное. Умри, но — встань, вот как. Дисциплина была, чувствовалось. Тимофей Гаврилович и припомнить не сможет, чтобы он видел когда-то навеселе Никишина. Никто не видел. В праздники, бывало, выпьет самую малость, не обижая хозяев, ежели в гостях находится.
Да что там колхоз-совхоз — семью возьми любую, обыкновенную деревенскую семью. Хозяин есть? Есть. Каков хозяин, таков и двор. А у жены, у нее возле печи забот с чугунами хватает. Хороший хозяин — у него с утра семья на ногах, и каждый своим делом занят, всякой щепке во дворе свое место. А уж когда хозяин лодырь, да неумелец, да выпивает, то и говорить не стоит. У него ворота настежь день и ночь, одни ворота, а и те поломаны, на нижней петле ржавой висят кособоко, любая скотина заходи. Недаром испокон веков была в употреблении такая пословица: каков хозяин, таков и работник. Верно сказано, лучше и выразиться невозможно.
Страдая от всей безалаберности, что из года в год наблюдал он в своем совхозе и в районе, от бесхозяйственности удивительной, иногда начинал Тимофей Гаврилович примеривать себя к той или иной должности: получилось бы у него или нет, стань он руководителем. Он был одно время руководителем — бригадиром в колхозе, и неплохим бригадиром, никто ничего худого о нем ни в лицо, ни в спину не говорил. Но это — давно, тогда и времена были другие, и люди совсем иные, трудолюбием отличные от теперешних. Главное же — рядом всегда находился Никишин, на него можно было опереться в любую минуту. Никишин был первой фигурой в колхозе, Тимофей Гаврилович — второй, кладовщик — третьей, счетовод — четвертой. К председателю сначала шли колхозники, потом уж к бригадиру…
Ну а ежели б сейчас, при нынешнем народе и порядках, при нынешнем отношении к труду, быть бы ему, скажем, управляющим фермой или даже директором совхоза? Директором-то, наверное, не потянул бы Тимофей Гаврилович, грамотешки маловато, четыре класса всего, опыт, может быть, выручил бы, это да. Ну а управляющим можно на любую ферму хоть завтра, не испугался бы. Но сам себя Тимофей Гаврилович никогда в жизни не предложил бы на должность управляющего, назначить же его никто не догадался. И задолго до пенсии, да и все годы, как сдал бригадирство. А уж теперь, в пенсионном возрасте, и того подавно. Двор отремонтировать доверят, скот…
А поработать управляющим была охота большая, хотя бы вон во Вдовине. Лет пяток, а то и больше, чего там загадывать. Забыл бы про болезни, про возраст и про пенсию: показать и доказать, что и при сегодняшней разболтанности можно восстановить ранешнюю дисциплину. Именно с нее следует начинать — с дисциплины, а иначе…
Ведь для народа что важно: как ты держишь себя, как ведешь. Сумел себя поставить — нет тебе цены, не сумел — тут уж ни на кого не обижайся. Никакой грубости с твоей стороны, никаких угроз, что вот, мол, могу уволить. Никакой заносчивости. Чтоб все держалось на уважении к тебе, на твоем авторитете. Будет так — остальное пойдет своим чередом. Можно хозяйствовать потихоньку, можно бороться с пьянством, от него-то все беды, — считает он, Ивняков.
Раньше, надо сказать, не пили — выпивали. Шибко-то не разгуляешься: на трудодень колхозный мудрено было выпить. А сегодня куда как просто: ты ей деньги через прилавок — продавщица тебе бутылку в руки. Дома пьют, еще куда ни шло, хотя и это худо, понятно. Но вот на работе когда — хуже этого уже ничего не может быть: и семье вред тут же, и производству, и государству всему.
Приедешь, случалось, на центральную усадьбу, зайдешь в ремонтные мастерские взять нужную железку, глянешь, а двое уже веселенькие. Сидят, покуривают, а работа стоит. Но страшнее, если механик присоединится, а то и главный инженер (уговорят), отвернувшись, стопку дернет. И пропало дело. Уже он для всякого свой, всякий может его по плечу хлопнуть, по имени назвать. Ослабил волю свою, а вот этого-то делать ни в коем случае нельзя. Покачнулся раз — и авторитет твой покачнулся. Нет уже к тебе того высокого отношения, как раньше. Всякую твою слабину заметят, помни. Потом все это против тебя же и обернется. А уж ежели начальство само выпивает в открытую, то что же остается делать подчиненному…
Вспоминая начальство, которое довелось ему перевидеть на веку своем, и то, районное, приезжавшее в свое время проверять работу колхоза, и нынешнее, совхозное (за двадцать лет существования совхоза, за двадцать с лишним, точнее, — столько директоров перебывало — не упомнишь), Тимофей Гаврилович, крутя так или этак, никого не мог назвать хозяином, кроме Никишина. А ведь обыкновенный мужик, не сильно и грамотный. Было ли у него семь классов образования — затрудняется сказать Тимофей Гаврилович. Нет, не было. Но через двадцать пять лет, от первого его дня и до последнего, провести колхоз, да в какие годы, — это нужно быть хозяином, быть природным руководителем. Четверть века! Совхозу еще не исполнилось и четверти века, а директоров уже побывало не менее пятнадцати. Фамилии всех память не удержала…
Мысли Тимофея Гавриловича о руководстве всегда сводились к одному: многое должен носить в себе человек, чтобы уметь руководить, руководить хорошо и долго. И умным должен быть, и образованным, знать дело свое, мало знать — любить еще, уметь поднять людей на работу, уметь разговаривать с ними. Главное же — быть честным должен руководитель. Честнейшим. Не подкупным ни с какой стороны. Тогда, пожалуй, будет толк. А если завелась в нем некая червоточина — пропал человек, сгинет дотла.
Что должно быть в каждом человеке, — а в руководителе прежде всего, считает Тимофей Гаврилович, — это совесть. Это как стержень, что держит на себе все, не давая сгибаться. Есть совесть — есть человек, нет совести — и разговора о человеке нет.
