Шрифт:
Закладка:
Мария начала 1558 год с объявления о своей беременности. Однако никто не принял его всерьез. Шарль де Гиз зло заметил, что ей не придется долго ждать, ведь «кончается восьмой месяц, как муж покинул ее». При этом события в Кале сильно омрачали ситуацию: этот город символизировал победы Эдуарда III при Креси и Генриха V при Азенкуре, его потеря была больше чем неудачей. Тем не менее Тайный совет отказался добиваться возвращения Кале из соображений высокой цены реванша и низкой возможности реализовать этот план. Ситуация с Шотландией неуклонно осложнялась: задуманную свадьбу дофина с Марией Стюарт отпраздновали в апреле 1558 года, а семь месяцев спустя шотландский парламент предложил ему «супружескую корону». Все лето Шотландия представляла собой угрозу, требующую поддерживать в боевой готовности 9000 английских солдат, а также реконструировать Берик – город укрепили новыми стенами, способными выдержать артиллерийский обстрел. Военный флот тоже оставался на боевом дежурстве. В июне он помог отразить наступление на Гравелин, потом присоединился к фламандскому флоту в плохо спланированной атаке на Брест. Однако поскольку у Генриха II, как и у Филиппа, истощилась казна, начались переговоры о мире, в которых Филипп все больше считал возможным пренебречь Кале. По этой причине Тайный совет уговаривал уступить порт – тогда Мария скончалась. В 1559 году Елизавета с неохотой пожертвовала городом в обмен на спасительную формулировку и мир с Шотландией[576].
9
Елизавета I: английская Дебора?
Режим Марии, как и правление Оливера Кромвеля столетием позже, не имел единодушной поддержки джентри, необходимой для обеспечения стабильности. Ее смерть (17 ноября 1558 года) не сопровождалась искренней скорбью народа, которой удостоился уход Генриха VIII. Напротив, настроения общества сразу развернулись к оптимизму, хотя в определенной мере это было результатом пропагандистских мер. Лондонский Сити принял Елизавету как протестантскую спасительницу, как Дебору, «судью и устроительницу Израиля»[577]. В ее коронационных торжествах обыгрывались главные темы тюдоровской стабильности: объединение нации, выраженное в женитьбе Генриха VII на Елизавете Йоркской, и религиозное согласие взамен религиозной розни. «Согласие» было девизом: двадцатипятилетнюю королеву чествовали как примирителя. В одном из представлений под украшенным красными и белыми розами троном находилась надпись: «Объединение домов Йорков и Ланкастеров». И дитя декламировало стихи:
Война угасла, кровь не льется боле:
Два благородных дома стали суть одно,
И Англия объята тишиной.
Мы верим, госпожа, лишь ты тому причина![578]
В другом представлении облаченную в парламентскую мантию королеву со скипетром в руках поместили над английской аристократией, духовенством и народом. Надпись гласила: «Дебора обсуждает со своими сословиями должное управление Израилем». Сцену украшало пальмовое дерево, символ победы. И снова ребенок словословил достойную Дебору:
Иавин Асорский гнал израильтян,
Разил мечами, не жалея сил.
Господь предел мученьям положил,
Дебору дав судьей народам тем[579].
Все было очень прямолинейно: как отмечалось в одной официальной инструкции, это делалось, чтобы «напомнить» королеве, что следует привлекать на службу мудрый Совет и таким образом следовать примеру Деборы, правившей 40 лет, не сталкиваясь с сопротивлением[580]. В данном отношении лондонский магистрат выступил пророком: Елизавета дожила до сорок пятого года своего правления. Однако, вне всякого сомнения, коронационные торжества «паковали» имиджмейкеры. Например, королеве преподнес Английскую Библию ребенок в костюме Истины из пантомимы, в которой Чистая Вера попирала ногами Невежество и Идолопоклонство[581]. Внешне ей понравилось, она внимательно следила за каждой сценой, а не убегала прочь; но общее напряжение сохранялось, потому что радикалы из Сити не выражали мнения всех англичан, к тому же и Елизавета не была убежденной протестанткой. Но тем не менее была надеждой протестантов. Приняв ее как гаранта протестантской Англии, они стремились связать Елизавету со своим делом; вручая ей Священное Писание, побуждали ее распространять Библию и в своем королевстве, и за границей. Вопрос состоял в том, как она ответит на их призыв.
Как правитель Елизавета контролировала свою политику лучше, чем любой другой Тюдор. Она была одаренной, обаятельной и настойчивой, но также осторожной, консервативной и раздражалась, когда требовались перемены. Весьма высокая, привлекательная женщина с ясным взором и рыжими волосами: Генрих III Французский назвал ее «самой худой женщиной мира» (la plus fine femme du monde). Как ее мать, Анна Болейн, память о которой она берегла, Елизавета славилась умом и хорошим образованием, говорила на французском, итальянском и испанском языках, а также читала на латыни, умела играть на клавесине, танцевать и ловко охотилась. В 1593 году в Виндзоре она для развлечения меньше чем за месяц перевела «Утешение философией» Боэция. Однако ее печально известное тщеславие и едкий язык, а также нетерпимость к соперницам (несмотря на провозглашаемое намерение «жить и умереть девственницей») портили многие ее личные взаимоотношения. Те, кто ее знал, говорили: «Когда она улыбалась, казалось, что сияет яркое солнце, в котором каждый хотел бы понежиться, если б мог; но вдруг набегали тучи, начиналась буря, и раскаты грома странным образом обрушивались на всех одинаково»[582]. Как ее отец и сестра, Елизавета намеренно подчеркивала королевскую прерогативу, создавая строгие рамки, порождавшие проблемы для ее советников и парламентов. Сэр Роберт Нонтон (1563–1635) писал: «Всегда открытая совету, она решала все сама до самых последних дней»[583]. Она знала, чего хочет; интуиция во власти не подводила ее. Советники делали попытки повлиять на нее в особо важных делах по одному или совместно, но редко добивались желаемого; обычно Елизавета выходила из себя, а дело откладывалось в долгий ящик.
Хотя ее религиозные убеждения невозможно определить точно, Елизавета была умеренным, пусть и склонным к светской жизни реформатором, который отвергал «папизм», но держал распятие и свечи на алтаре королевской часовни. Она также продолжала брать на службу в качестве органистов капеллы католиков, таких как Томас Таллис, Уильям Берд и Джон Булл, на том основании, что ей нравится их музыка. Она не отличалась догматизмом и не возражала против того, что Буцер и Ян Ласки клеймили как «парламентскую теологию». Однако Елизавета не одобряла браки священников, отчасти в принципе, отчасти потому, что существовало мнение, будто епископы и духовенство будут жениться на дочерях аристократов и джентри, соответственно претендовать
