Твоя

Наоми

22.02.66

Дорогая Наоми,

То, что ты написала о нашей девочке, поддержало меня. А я сейчас нуждаюсь в поддержке. Вокруг все так печально. И мне тоже стало печально и холодно на душе. Многие предлагают мне работу. Я бы должен был радоваться, но – нет. Не складываются мои дела. Ничего пока не нашел, а время проходит. Вижу я вокруг себя молодых людей, работающих, много знающих, гораздо больше, чем я знаю, и все мне видится, как некое безумие, как недостижимая для меня вещь. Сегодня я не пошел на занятия, атаковала меня такая душевная усталость, двинуться не смог.

Причина? Страшная скука вокруг. Ехал я с одним товарищем из ветеранов кибуца Кфар Масарик. Он учится, как и я, в университете, и тоже, как я, удивляется доброжелательности, готовности помочь, которую он находит в Иерусалиме, и тоже, как я, спрашивает, почему так не может быть в кибуце.

Как говорит наш Ицхак Яалом: и это пройдет. Но пока мне очень тяжко. Опять получил письмо от Фишлера: спрашивает о переводе. И еще я не притронулся к твоим новый текстам. И еще Пинхас Розен ждет, и еще, и еще.

Когда я все это сделаю? Оставим жалобы, и стенания, и перейдем к более веселым вещам.

Ждал я тебя сегодня. Но, быть может, хорошо, что ты не приехала. Я смогу подготовить твои материалы и буду ждать тебя на следующей неделе.

Пиши мне немедленно о своем здоровье и здоровье девочки. И я буду писать тебе еще и еще. Может, полегчает.

Твой Израиль

22.03.66

Бейт Альфа

Дорогой мой,

пишу короткое письмо. Состояние мое улучшается. Я все еще оставалась в постели из-за ливней, но завтра встану.

Девочка простужена, но не больна. Держится. Вообще, в последние дни настроение у нее было неважное, но сейчас улучшилось. Сидит в своей комнате и рисует.

Я пишу о смерти деда и все время плачу. Тяжко мне расставание с ним.

С любовью, твоя Наоми

Закат сменяется восходом. Она пишет и плачет. Сам характер деда Якова Френкеля диктует ей конец его жизни. Сын романтической эпохи, поверивший, как и другие евреи его поколения, что если он вольется в христианское общество, оттолкнув свое еврейство, то станет равным со всеми гражданами.

Она сводит деда и израильтянина, кибуцника Зераха. Дед, символ жизни, движется к своей смерти. Он возвращается на свою усадьбу в Пренслау, чтобы покончить жизнь самоубийством. А Зерах готовится к возвращению в кибуц и не устает удивляться чуду сионистского предприятия, все более расширяющегося на земле Обетованной.

Кризис и надежда. Ассимиляция ведет к гибели, а возвращение к иудаизму и на родину еврейского народа дает свежие и мощные силы возрождения. Дед был уверен, что он осуществил цель своей жизни, создав металлургический завод на много поколений. Но мечты его разбились вдребезги. Символично, что он простился с Зерахом, а не со своей семьей, уезжая навстречу своей гибели.

Она пишет и плачет. Печаль и юмор смешиваются в ее тексте. Дед симпатизировал израильтянину Моше Фурманскому из кибуца Мишмар Аэмек. Расспрашивал о жизни первопроходцев в Палестине. У Зераха он интересовался, что будет делать его внучка в кибуце. Разбивать камни? Какая у нее будет жизнь там – хорошая, но трудная, или трудная, но хорошая?

– Смешение это жизнь! Суть жизни! Чтобы держать в руках камень, я должен держать чудо в душе. У нас камни очень серые и очень твердые, и если их не смягчить чудом, нельзя будет на них вообще сидеть. Если у человека душа не настроена на чудо, плач его еще более печален, чем у осла под тяжестью поклажи, и он воет, как шакал, который всегда голоден. А когда в душе чудо, то и жизнь хороша. Тяжела и хороша, своей надеждой.

– Хороша лишь надеждой, ты говоришь? – становится дед перед Зерахом – лицом к лицу – и моя внучка, маленькая Иоанна, хочет жить именно, в вашей коммуне и рушить камни. Какая у нее жизнь будет там, у вас, хорошая и тяжелая или тяжелая и хорошая?

– Тяжелая… но также хорошая, дед. Тяжелая, потому что она «а-фишеле, а мешугене фишеле».

– Кто она, моя Иоанна?

– Маленькая рыбка, это на идиш, – маленькая немножко сумасшедшая рыбка.

– То есть?

– А, дед, просто шутка, есть такая шутка.

– Ну, так что это за шутка?

– Случай с одним раввином, меламедом, ну, религиозным учителем в хедере – начальной еврейской школе, где учат детей Торе, – который учил детишек какие птицы не кошерные и их нельзя употреблять в пищу по законам Израиля. Понятно? И вот, перечисляет учитель имена птиц, и среди них – сипуху. Есть такой вид совы. Спрашивает его один из малышей: «Ребе, что это такое – сипуха?» Ребе отвечает: «Сипуха это сипуха». Ребенок не удовлетворен ответом, и он упрямится: «Ребе, но что это такое – сипуха?» Отвечает ребе: «Сипуха это рыба, а «мешугене фиш», сумасшедшая рыба. Малыш не унимается: «Но, ребе, что рыба делает среди птиц?» Отвечает ребе: «Я же сказал, что она сумасшедшая».

Она как рыба среди птиц. В кибуце не было у нее жизни – ни хорошей и тяжелой, ни тяжелой и хорошей. Жизнь в кибуце была тяжелой и тяжелой.

Дед выстрелил в себя. Дядя Альфред сказал молитву «Кадиш» над могилой. Хазан прочел «Эль малэ рахамим» (Бог милосердный). Гейнц прикрыл глаза ладонями и сказал: «Дед не был побежден до своего последнего мига и оставил своим внукам духовное завещание:

«Душа человека – его истинный дом, и отнять его ни в силах никто».

В завещании он просил перевести сумму денег в банк в Иерусалиме и открыть счет на имя своего первого правнука и дать ему его имя – Яков. Яков Леви.

Вечность иудаизма завершает трилогию.

Май 1966. Три года тяжкого, забирающего все силы творчества, завершаются. Трилогии «Саул и Иоанна», свидетельство зрелости автора, завершена. В это сочинение она вложила всю свою душу. Израиль следил и всесторонне изучал каждый образ романа, не переставая удивляться. Наоми совершила большой скачок в мастерстве прозаика. Лирика и реальность дополняли одна другую в отшлифованных до предела описаниях. Завершенное творение передано в издательство «Сифриат Апоалим» для редактирования и печати.

Дорогой мой!

Мы провели с малышкой Йехудит чудесный день в кибуце Мишмар Аэмек, после ее возвращения из экскурсии.

Сегодня суббота. Мы сходили в бассейн. К тебе я приеду в понедельник.

Я уже начала заниматься твоим