пребывающему в нужде (бедному, больному, изгою), но и открытость всему, что присуще человеку, в первую очередь – культуре. Такая установка не вполне привычна для православной традиции, в которой монашество и светская культура находились зачастую в трагическом разрыве – в значительно большей мере, чем в западном христианстве.

Отсюда, с одной стороны, служение отца Георгия в детской больнице и, с другой, как столь же важный аспект того же служения, – преподавание, интеллектуальное творчество, публицистическая деятельность. Отсюда – его необычайная эрудиция, его любовь ко всей человеческой культуре, литературе, изобразительному искусству, музыке, театру и кино.

Отсюда же – и политические воззрения, которые побуждали его и после рукоположения часто высказываться по радио и в прессе в защиту демократии и свободы печати, с безоговорочным осуждением войны в Чечне, с обличением каких-либо злоупотреблений властей по отношению к гражданину. Этим можно объяснить и его решительные разоблачения различных попыток со стороны антихристианских политических сил – коммунистов, антисемитов, националистов, антизападников – подчинить православие своим интересам…

Георгий Чистяков обладал необыкновенной внутренней свободой, завидной способностью быть всегда самим собой; ему были не знакомы компромиссы, он не скрывал своих мыслей, никогда не боялся высказывать собственное мнение, но и никогда не навязывал его другим. Выросший при советском тоталитаризме, он считал свободу каждого наивысшей ценностью и всегда восставал против всякого покушения на свободу как в жизни общества, так и в жизни Церкви.

Естественно, и культурную деятельность, и политическую ангажированность он рассматривал как возможности свидетельства. Вначале мирянином, а потом священником Георгий Чистяков тесно общался с такими интеллектуалами, как историк древнерусской литературы Дмитрий Лихачёв, литератор Сергей Аверинцев, философ Григорий Померанц, ученые, писатели, художники, музыканты. Встречался он и с бывшими советскими диссидентами, правозащитниками, представителями оппозиции и пацифистских объединений.

Для многих бывших коллег, интеллектуалов и политиков он оставался Егором или Георгием Петровичем и после принятия сана; для входивших в Церковь он становился «отцом Георгием»; для всех он был ориентиром, мужественным человеком с отчетливой позицией, совершенно чуждым любому компромиссу и оппортунизму. Среди людей, которых он готовил к встрече с Богом или отпевал, – писатель, поэт и бард, любимец советской молодежи шестидесятых-восьмидесятых годов Булат Окуджава и известный лидер демократических сил Сергей Юшенков. Он также служил панихиду по Галине Старовойтовой, по журналистке Анне Политковской, убитой (несомненно, по политическим мотивам) 7 октября 2006 года. Отец Георгий открыто называл ее гибель «общественным мученичеством».

Вместе со священниками Алексеем Мечёвым, Павлом Флоренским и особенно с непосредственным учителем Александром Менем Георгия Чистякова можно назвать своего рода связующим звеном между традицией XIX века и сегодняшней Россией. Но эта связь, разумеется, у каждого из них была своя, особая, и даже Мень и Чистяков, как учитель и ученик, являли ее каждый по-своему. В самом деле, удивительно: Чистяков, который был моложе Меня почти на двадцать лет, казался связанным с дореволюционной русской культурой более «непосредственным» образом, чем его учитель. Я говорю здесь не о духовной культуре, с которой отец Александр, воспитавшись в катакомбной Церкви, был связан самым прямым и неразрывным образом. Речь о том, что отец Александр мыслил, скорее, как ученый с естественнонаучным образованием, который впоследствии посвятил свою жизнь изучению Священного Писания и Предания – текстов духовных. Что касается отца Георгия, он был гуманитарием «до мозга костей» и был настолько пропитан текстами – причем речь отнюдь не только о текстах духовных, ведь он прекрасно знал художественную литературу XIX века, как русскую, так и европейскую, – что это знание, эта пропитанность создавала весь его облик, речь, манеры и характер общения. Недаром он писал: «Это звучит странно и нелепо, но я родился в дореволюционной России. Ибо на тех людей, среди которых прошло мое детство, революция не оказала никакого воздействия».

Также как и отец Александр Мень, отец Георгий был связан духовными узами с великой русской богословской школой в эмиграции: Сергеем Булгаковым, Николаем Бердяевым, Владимиром Лосским, Георгием Флоровским, Антоном Карташёвым, Василием Зеньковским, Александром Шмеманом, Иоанном Мейендорфом, Николаем Афанасьевым, Александром Ельчаниновым, архимандритом Киприаном (Керном), епископами Иоанном (Шаховским) и Кассианом (Безобразовым) и, наконец, с митрополитом Сурожским Антонием (Блумом), скончавшимся в 2003 году. В последние годы жизни владыки отец Георгий навещал его в Лондоне. Любопытное совпадение дат: 4 августа, день рождения Георгия Петровича Чистякова, – также день смерти митрополита Антония (Блума); 22 июня, дата смерти отца Георгия, – также дата ухода из жизни отца Алексея Мечёва…

Георгий Чистяков соединял в себе традицию православной духовности с западной – особенно XX века. Наряду с великими русскими мистиками ориентирами для него в духовной жизни были Шарль де Фуко, малая сестра Магдалена, мать Тереза Калькуттская, Кьяра Любич, Джуссани, брат Роже Шютц… Отец Веренфрид ван Страатен и Жан Ванье, с которыми он встречался. И еще – Симона Вейль, Эдит Штайн, Анна Франк, Жак Лёв, Мартин Лютер Кинг, которым в одной из своих книг он посвятил целую главу со значительным заглавием на латинском языке, взятым из Послания апостола Павла к Евреям: «Quorum imitamini ёdem» (Подражайте вере их[49]).

Отец Георгий Чистяков был человеком синтеза и единения. Сергей Булгаков сказал о Павле Флоренском, что «в нем встретились Афины и Иерусалим». Тот же синтез классической философии и Откровения совершил своей интеллектуальной деятельностью отец Георгий: синтез эстетики греко-римской античности и духовности восточного и западного христианства – в литературе, искусстве и мысли.

Об этом свидетельствуют уже сами названия различных его работ, таких как «Пасхальная победа: Иисус и Гораций», «У подножия Парфенона», «Афины и Рим» и, наконец, его книга «Римские заметки», которой он дал еще и итальянское заглавие – «All’ombra di Roma». О нем, несомненно, можно сказать, что он чувствовал себя одинаково свободно в Риме, в Афинах и в Москве – как в том смысле (воспроизводя метафору Булгакова), что он великолепно ориентировался во всех трех культурных пространствах, так и в том, более конкретном смысле, что он, казалось, и впрямь живет одновременно в этих трех городах.

Впрочем, и исторические эпохи в нем также встречались и сосуществовали. «Отец Георгий казался гостем из Вечности. Так легко было представить, что позавчера он встречался с Плутархом, вчера – с гениями эпохи Возрождения, сегодня с утра – с философами Серебряного века, а теперь вот запросто разговаривает с вами», – так написал о нем московский поэт и эссеист Михаил Поздняев.

Отец Георгий был известен как экуменист. Действительно, он жил в Единой Церкви. В первую очередь потому, что, глубоко зная ранних Отцов и испытывая живую любовь к христианскому Западу, он как будто