- Почему вы думаете, что у нас получится, ваше сиятельство?

- Должно получиться! Мне доводилось видеть такое, и ребенок выскользнул, как по маслу. Но ты должна все сделать правильно, как я сказал: подхватить ребенка снизу и ноготь - в ротик.

- Как-то страшно мне, господин герцог… Не буду ли я виновата, если что плохое случится?

- Я не дам случиться плохому. Не позволю.

Он протянул ей бутылку коньяка, взятую из шкафчика:

- Вымоешь руки по локоть мылом, несколько раз, а после ополоснешь вот этим. Будешь слушать каждое мое слово, и я ручаюсь, что все будет в порядке. Ну, смелее, дорогуша! Не к лицу опытной повивальной бабке такой страх. А для мадам это не первый ребенок, она справится.

- Д-думаете?

- Несомненно!

Напуганная повитуха все качала головой. Заплескалась вода в тазу. План мужа казался мне весьма непонятным, да я и не могла его понять в тот момент, но очень явно ощущала невыносимую тревогу и, задыхаясь, позвала Александра. Он склонился надо мной, сплел свои пальцы с моими, и я увидела над собой его глаза. Они были такие ясные, уверенные и спокойные. Из них словно струились сила и решимость. Ни тени сомнения не было в его взгляде.

- Мне страшно, - шепнула я с рыданиями.

- Не бойся. Я с тобой, любимая.

Он поцеловал мои руки.

- Наш ребенок будет жить. Я Небо призываю в свидетели.

- О Боже… неужели тебе приходилось…

- Да. Несколько раз. Я видел своими глазами, как ребенок в подобных условиях родился невредимым, и я клянусь тебе, что с нашим будет так же.

Я подумала, что, если страшно мне, то как же должно быть страшно ему, ведь он прежде был в подобных процедурах только наблюдателем и никогда не брал на себя ответственность за жизнь малыша? И сколько же сил душевных, выдержки и самообладания надо иметь, чтобы это волнение скрыть, чтобы не только не испугать меня собственным страхом, но и передать мне собственное мужество? Наверное, даже когда я буду умирать, я вспомню эти его ясные лучистые глаза, которые научили меня не бояться… Потуги вернулись, но страха я уже не испытывала.

Реальность тоже ускользала от меня, я только чувствовала руки повитухи в себе, движение ребенка наружу - оно уже не было таким затруднительным, как раньше… слышала повелительные указания Александра, который следил за руками Женевьевы, успокаивал и ее, и меня, подсказывал следующее действие, торопил, если она мешкала, и придерживал, если слишком спешила. Голос у него был ровный, может, чуть хриплый, но без явных признаков волнения, и руки тоже не дрожали. Разве что испарина на лбу выдавала напряжение… Когда нужно было, он легко надавливал мне на живот, чтобы помочь родиться ребенку.

- Не так быстро. Не спеши, старуха, говорю тебе! Младенец нужен нам здоровым. Лучше приостанови, помедли. Вот так. Поддержи его под бедра, чтобы не свисал книзу… Теперь головку поверни чуть кпереди…

- Да это мальчик, ваше сиятельство, - срывающимся голосом пробормотала повитуха. - Вот только руки у меня трясутся, чтоб им пусто было…

Александр чертыхнулся.

- С меня десять старых луидоров, если совладаешь с руками! Следи за головкой. Вот уже подбородок показался. И лоб. И затылок наготове… Совсем немного осталось.

Спустя мгновение судорога пробежала и по его телу, он хрипло выкрикнул:

- Святой Боже, он рождается, Сюзанна!

- Он рождается, - повторила я пересохшими губами.

А потом закричала, отчаянно и громко, в последний раз, потому что почувствовала, что выталкиваю, наконец, на свет ребенка.

Детский плач огласил комнату. Матерь Божья, неужели?!

Последним, что я помнила, был Александр, держащий окровавленного ревущего младенца на руках. Это была, без сомнения, его победа, его дар небес. Он вернул дитя с того света, исправил то роковое, что малышу, как всем казалось, было предначертано. Если бы не Александр, деревенская повитуха никогда бы не отважилась на подобную смелость. Из страха, что ее обвинят в неудаче, она не рисковала бы и пустила бы все на самотек, предоставив меня и мальчика воле Провидения, так что эти мои роды - целиком его заслуга… Пуповина еще связывала меня с ребенком, когда герцог наклонился ко мне, припал благодарным поцелуем к моим губам.

- У нас мальчик, сага! Отличный здоровый мальчик!

Возможно, это была игра воспаленного рассудка, но мне показалось, что я ощутила губами слезы на его щеках… Повитуха тоже рыдала в голос не стесняясь. Младенец оглушал меня плачем. В беспамятстве я ткнулась губами в мокрую щечку сына, прошлась руками по его скользкому тельцу, понимая, впрочем, что сил обнять или удержать его у меня не будет. Все мое тело сотрясала настолько крупная дрожь, что мне казалось, я могу отдать Богу душу. Истощение было таким сильным, что я снова потеряла сознание, не в силах поверить, что осталась жива сама и что родила в таких кошмарных родах живого, способного так орать, ребенка.

…Я вспомнила все это, удивляясь, до чего ясным сохраняется мое сознание. Воспоминания были такими четкими, что я в какой-то момент даже спросила себя: а основаны ли они на реальных событиях? Может, все это мне померещилось? Почему не слышно детского плача? И отчего нет никого вокруг? Я протянула руку, чтобы дотянуться до звонка, и эту минуту за дверью кто-то завозился. В спальню вошла повитуха.

- Ну, вот вы и пришли в себя, хвала святой Анне Орейской! Ну и ночка нам всем выдалась - на всю жизнь запомнишь!

Она деловито присела ко мне на постель, вздернула одеяла и нахмурилась.

- Так я и знала. Надобно вам белье переменить, кровотечение еще продолжается. И была б я не лучшей повитухой округи, а глупой курицей, если б не приготовила вам еще порцию отвара крапивы, чтобы остановить кровь!

Её действия, я не могла не признать, были очень ловки и опытны. Поскольку я почти не могла двигаться, она сама меня приподняла, забрала из-под меня грязные простыни, простелила новые, переодела и вымыла меня всю, от лица до кончиков пальцев на ногах. Мне оставалось только наслаждаться этим уходом, иногда постанывая от боли. Боль, впрочем, была такая пустячная по сравнению с тем, что мне пришлось вытерпеть за последние дни, что на нее и внимания обращать не стоило.