Шрифт:
Закладка:
До 14 ноября Пушкин помышлял об обычном поединке, какие бывают между людьми чести. После 14 ноября он понял, что имеет дело с бесчестными противниками, и тогда воспламенился идеей мести послу, посягнувшему на покой его семьи. Гнев поэта усугублялся уверенностью в том, что старик Геккерн всегда сочувствовал планам Дантеса в отношении Натальи и способствовал их роману. В этом случае он заблуждался.
Имеются серьёзные основания утверждать, что пасквиль уязвил гордость поэта не в момент получения его в начале ноября, а после того, как он пришёл к мысли, что подлый и бесчестный удар нанесён ему послом.
Ноябрьская дуэльная история чётко делится на два этапа. На первом этапе Пушкин весь гнев обратил против Дантеса. Он вызвал его на дуэль и категорически отказался с ним видеться, но зато трижды встречался с Геккерном – 5, 6 и 13 ноября. Поэт дружелюбно согласился исполнить просьбы дипломата об отсрочке поединка. Совершенно очевидно, что в то время поэт ещё ничего не знал и даже не догадывался о сводничестве Геккерна. После 14 ноября он понял, что его злонамеренным недругом является не кавалергард, а его приёмный отец. После этого он утвердился в намерении оставить в покое Дантеса, но решил обрушить месть на голову министра.
Источники позволяют установить, когда и при каких обстоятельствах Наталья Пушкина решилась сказать мужу правду о поведении посла. Сохранилось краткое письмо Дантеса – ответ на две спешные записки посла. Барон известил сына, что Натали призналась мужу «в письмах». Французский исследователь А. Труайя датировал записку 6 ноября 1836 г.1043 Вывод Труайя не вызвал возражений Серены Витали. «Записка датируется предположительно, на основании содержания и того, что в этот день Дантес находился на дежурстве по полку», – подтвердили издатели записки1044. Содержание записки даёт возможность датировать её более точно1045.
В записке Дантес, обращаясь к отцу, писал: «Бог мой, я не сетую на женщину (Натали. – Р.С.) и счастлив, зная, что она спокойна, но это большая неосторожность, либо безумие, чего я, к тому же, не понимаю, как и того, какова была её цель… ты не говоришь, виделся ли с сестрой (Катериной Гончаровой. – Р.С.) у тётки (Е.Н. Загряжской. – Р.С.) и откуда ты знаешь, что она (Наталья Николаевна. – Р.С.) призналась в письмах»1046. Из записки следует, что француз не сразу осознал значение случившегося. Он ещё не расстался с прежними чувствами и писал, что «счастлив, зная, что Натали спокойна». Уже 16 ноября от старых настроений не осталось и следа. На приёме у Фикельмон В. Соллогуб спросил Жоржа о жене Пушкина. Тот отвечал: «Mon cher, c’est une mijaure»[Дорогой мой, она – кривляка]1047. Поручик дал волю раздражению, назвав предмет обожания кривлякой. В записке отцу Дантес ещё называл Катерину привычным именем «сестра» (Пушкиной). Лишь в конце записки он нашёл слова, чтобы похвалить «восхитительное» поведение Е. Гончаровой. Похвала была более чем двусмысленной. Свояченица Пушкина доносила Геккернам обо всём, что происходило в доме поэта. Это сделало семью поэта уязвимой для интриг Геккернов.
Дантес выражал крайнюю тревогу по поводу того, что Натали призналась «в письмах», т. е. показала мужу любовные письма поручика. Если верить Александрине Гончаровой, Пушкина получила от Дантеса одно-единственное письмо. Однако сомневаться в существовании целой переписки не приходится. Сам Дантес прямо писал, что Натали призналась «в письмах», т. е. не в одном письме. Во время разбирательства в военном трибунале Дантес сделал следующее признание: «Посылая довольно часто к Г-же Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках, полагаю, что в числе оных находились некоторые, коих выражение могли возбудить его щекотливость как мужа, что и дало повод ему упомянуть о них… как дурачества, мною писанныя»1048. Показания поручика были запротоколированы казённым русским слогом.
Наталья предъявила мужу любовные письма Дантеса, чтобы окончательно оправдаться в его глазах. Но её поступок был продиктован также чувством ревности. Затеяв сватовство, Дантес не дал себе труда подумать над тем, какое впечатление это произведёт на Натали. Как и Пушкин, Натали сначала не придавала значения известиям о сватовстве Жоржа к Катерине. Но ситуация решительно переменилась, когда на свет появилось «материальное доказательство» любви Дантеса к Катерине, после чего Пушкин согласился на отмену поединка и договорился с Геккерном насчёт брака Катерины с Дантесом.
Сговор 12–13 ноября вызвал бурю в душе Натальи. Одна из самых осведомлённых и проницательных свидетельниц, Долли Фикельмон писала в дневнике, что Натали не желала верить тому, что Дантес предпочёл ей сестру и «по наивности или, скорее, по своей удивительной простоте спорила с мужем о возможности такой перемены в его сердце (сердце Жоржа. – Р.С.), любовью которого она дорожила, быть может, из одного тщеславия»1049. Натали не могла скрыть от окружающих охватившее её смятение. Как записала Софи Карамзина, «Натали нервна, замкнута и, когда говорит о замужестве сестры, голос у неё прерывается»1050.
В письме Геккерну Пушкин заметил: «Ухаживания и постоянство в конце концов производят некоторое впечатление на сердце молодой женщины», но тогда «муж, если только он не глупец, совершенно естественно делается поверенным своей жены и господином её поведения»1051. В качестве поверенного Пушкин должен был выслушать исповедь жены до конца. Дело не ограничилось знакомством с перепиской.
Из всех писем наибольшее внимание Пушкина привлекла нота с отказом от видов на Натали. То, что она попала в руки поэта, не вызывает сомнения. В письме к Нессельроде Геккерн сообщал, что г-жа Пушкина воспользовалась письмом, которое сын написал по его требованию, «чтобы доказать мужу и родне, что она никогда не забывала вполне своих обязанностей», т. е. попросту была верна мужу1052.
Александр Сергеевич был великолепным стилистом, и ему нетрудно было заметить, что нота лишь подписана Дантесом, но сочинена опытным дипломатом. Нота оскорбила Наталью, но едва ли она могла сама догадаться, кто её составил. Открытие мужа должно было ожесточить женщину против Геккерна. Оказалось, что письмо сочинил посол, а не его сын.
Получив в свои руки письма Дантеса, Пушкин вспомнил о «дипломе» Рогоносца и взялся за их сличение. Расследование о «дипломе» было длительным. Об этом поэт сам рассказал в письме к Геккерну (17–21 ноября 1836 г.). Анонимное письмо, утверждал он, было сфабриковано с такой неосторожностью, что с первого взгляда
