– Манечка… – Мне звонил взволнованный Вадик. – Валя решила поехать на такси, чтобы быстрее… И окончательно застряла в пробке! Только выехала и – встала! Пробка бардовая, десять баллов! Надо же было на электричке ехать с Павелецкого вокзала! Я еще раз рейс поменял… Билеты не пропали, жду… Хорошо, что самолетов много… Ты как?

– Нормально. – Я так устала, что мне уже было всё равно. Мне хотелось сесть, закрыть глаза. Но перед этим выпить хотя бы горячего чаю…

Так, надо взять себя в руки. И не рассчитывать на Кащея. И не рассчитывать на Валюшу и Вадюшу, что они приедут и что-то решат, уладят. Мне сегодня вообще-то исполнилось двадцать лет. Такая внятная грань между детством и взрослой жизнью. Юбилей. По ощущению – совершеннолетие, не полное, конечно, президентом меня пока избрать не могут, и даже депутатом моего района, но что-то я ведь могу сама решить и сделать? В моем возрасте люди уже звезду Героя Советского Союза получали, посмертно… Спасали людей, поднимали полки в атаку… А я? Ною и жалуюсь, и не знаю к какому плечу притулиться с чашечкой горячего чая. Ни к какому. Размотаться в обратную сторону из своих соплей, в которых я замоталась, и понять, что делать.

– Пойдем. – Я кивнула Йорику, опять севшему на землю у стены.

Он что-то такое услышал в моем голосе, что сразу сам встал.

Я нашла в кошельке монетку и приложила к виску, взглянула на Гену. Он хотел что-то сказать или спросить, но передумал. Быстро заморгал и задвигал руками, сделал огромный шаг ко мне и немного в сторону, покачнулся. Завел мотор, поехал вместе с нами. Вот и хорошо. А Кащей? Кащей лихорадочно писал что-то в телефоне, заметив мой взгляд, убрал телефон и улыбнулся – нехорошо так, лживо. Даже других слов искать не стоит.

– Мария!..

Когда он старается говорить так, как сейчас – как будто душевно, проникновенно – получается это ужасающе. Хуже всего. Наверное, потому что ни капли правды в этом нет. Ни единой капельки.

Не обращая больше внимания на Кащея (объясню себе всё потом, сейчас просто буду делать так, как чувствую, мне ничего другого не остается), я пошла к гостинице.

На мое удивление, на регистрации меня никто ничего не спросил про Йорика. Я даже не стала заполнять новую анкету, сказала, что вчера выехала, а сегодня снова хочу взять номер. Подумав, я взяла двухкомнатный семейный номер для нас с Йориком и еще один, для Гены. Денег ведь у меня полно – единственное из материальных ценностей, что не отобрали отцовские «друзья». Хорошо, что сумку не стали обыскивать – не сообразили, видно. Гена молча протянул мне свой паспорт. Скажу завтра, чтобы улетал обратно. Сама возьму ему билет. А сейчас пусть будет здесь.

Кащей, маячивший за моей спиной и несколько раз пытавшийся что-то говорить, пока я платила за одну ночь, показывала паспорта, свой и Генин, и брала ключи, наконец подошел, взял меня за плечи, энергично повернул к себе.

– Володя!.. – Я решительно убрала его руки. – Попытайся сказать словами всё, что ты хочешь сказать. Не надо меня хватать.

– Как знаешь. – Кащей страшно улыбнулся.

Вот лучше бы сейчас он выругался или хотя бы нахмурился. Хуже нет, если человек улыбается в тот момент, когда ему хочется тебя ударить.

– Уплывает рыбка, да, Володь? – засмеялась я. Мне на самом деле стало смешно.

Смех поднимался откуда-то изнутри, я не могла остановиться, я понимала, что совершенно не нужно сейчас смеяться, но напряжение сегодняшнего дня вышло вот таким образом. И я смеялась и смеялась. У меня уже от смеха потекли слезы, Гена негнущейся рукой протягивал мне бутылку воды, не знаю, откуда он ее взял, Йорик двумя руками тянул меня за рукав, Кащей пытался даже стукнуть по щеке, но это не помогло. Тогда я взяла бутылку воды, продолжая смеяться, вышла на улицу с бутылкой воды, вылила там ее себе на голову. Кажется, это мой способ. Справиться с моими чувствами может только стихия, пусть и заключенная в пластиковый футляр. Наши чувства и эмоции – это тоже частичка мировой энергии, пойманная в маленькое, крайне несовершенное человеческое тело, временную капсулу.

Мысли, потекшие в неожиданном направлении, отрезвили меня не хуже воды. Так, кажется, пора приходить в себя. Я допила остаток воды, побила себя по щекам. Я ведь спокойный человек? Спокойный. Не истеричка? Нет. Просто мне сегодня очень плохо. И моя голова перегревается, не выдерживает такой нагрузки. Как если хороший и надежный автомобиль разогнать до двухсот пятидесяти километров и ехать по бездорожью. Что с ним будет? Но я не автомобиль. И я не сломаюсь и не взорвусь. Сумею остановиться вовремя.

Человек, требовавший вернуть Йорика, стал мне названивать. На третий или четвертый раз я сказала:

– Да, конечно, хорошо. Скоро выезжаем.

Чтобы он хотя бы на время от меня отстал. Потом скажу, что приедем завтра. А завтра, на свежую голову, думать будет легче.

Мы отнесли вещи, каждый в свой номер, Йорик молча прошел к дивану, лег, не снимая ботинок, и сразу уснул. Я даже не поверила, думала, он балуется.

Как хорошо, что мне надо заботиться о Йорике. Вот сейчас я бы села на диван и стала плакать. А так я думаю – можно ли мне быстро сходить поесть, не проснется ли брат, не испугается ли, надо ли что-то ему принести. Я вдруг почувствовала сильнейший голод. Неожиданно, толчком. И еще что-то. Что-то пронеслось, какая-то мысль или ощущение, которое я не смогла поймать.

Какая же я черствая! Я слышала, что некоторые люди неделю не едят, если умирают их близкие. А я так хочу есть, что мне кажется, мне будет плохо, если я не съем хотя бы кусок хлеба. Вадик в таких случаях говорит, что у нас от голода падает уровень сахара в крови, поэтому организм панически требует еды, не обращая внимания на обстоятельства. Но у меня уж слишком тяжелые обстоятельства, чтобы хотеть есть. И тем не менее.

Я подошла к зеркалу и даже не сразу поняла, что это я. Ужас какой… Сказать, что я растрепана – это ничего не сказать. Красные пятна от слез еще не прошли. На виске проступил большой синяк. Глаза опухли, причем неровно, сбоку рта пролегла морщинка, с одной стороны. Вероятно, она пройдет, завтра или когда-нибудь.

Я смотрела на себя и видела Сергеева. Как странно. Его больше нет. Но есть я, похожая на него и другая. Конечно, что-то у меня есть и от мамы.