– Почему? – Луиза коснулась пальцев Эйвона, и те неуверенно сжались. – Герцогиню удар уже хватил, так что можно было бы и поспорить.

– Эгмонт был почтительным внуком, – графские пальцы сжались сильнее. – Кузен исполнил волю бабушки, но не предал своей любви. Из всех достойных его девиц он выбрал баронессу Карлион. В детстве Мирабелла была помолвлена с наследником графа Пуэна, но тот запятнал себя связью с куртизанкой, и кузина разорвала помолвку.

Пуэну сказочно повезло, хотя Леворукий знает, какой была Мирабелла в шестнадцать лет. Если ей когда-то было шестнадцать…

– Прежде чем попросить руки девицы Карлион, – провозгласил Эйвон, – Эгмонт открыл ей правду.

– Святая Октавия, – охнула Луиза, – зачем?!

– Эгмонт Окделл был честен во всем. Он сказал, что может предложить супруге лишь имя и руку, но сердце его навеки отдано другой. Кузен поставил невесте условие: его старшая дочь будет носить имя Айрис. Мирабелла согласилась.

Еще бы не согласиться! Куда ей после всего было деваться, но Эгмонт был не просто дураком, он был дураком жестоким…

– А что благородный Окделл сказал юной Айрис? – не сдержалась капитанша. – Тоже правду?

– Конечно, – удивился Ларак. – Он объяснил, что семейный долг и родовая честь превыше всего, но сердце его разбито. Эгмонт мог взять в жены юную красавицу, но остановил свой выбор на Мирабелле Карлион. Айрис могла быть уверена, что супруга не вытеснит ее в сердце любимого.

Будь на месте Айрис Хейл Луиза Кредон, придурок бы расцарапанной физиономией не отделался. Святая Октавия, что ты делаешь с людьми?! Мало ей бояться за Катарину, теперь еще и Мирабеллу жалеть придется. Тьфу ты, пропасть…

– Девица Хейл оценила благородство вашего кузена, – нехорошим голосом осведомилась госпожа Арамона, – или оказалась его недостойна?

– Сударыня, вы ясновидящая, – захлопал глазами Ларак. – Не прошло и года, как Айрис вышла замуж за марикьяре. Эгмонт был безутешен.

– И стал ездить к Дженни? – сухо уточнила капитанша, сожалея, что не может пририсовать благородному страдальцу свиное рыло. – Воистину его муки не знали границ.

– Дженни – молочная сестра Эгмонта, – пробормотал Эйвон, – он не любил ее…

– Разумеется, не любил, – дернула невидимым хвостом Луиза, – он с ней просто грешил, потому что супруга не годилась даже для этого.

– Сударыня, – простонал Эйвон, – не говорите так… Это ужасно.

– Я не желаю больше видеть вашего родственника, – отрезала госпожа Арамона. – Надеюсь, в спальне Святого Алана его портретов нет?

3

Засов. Последний рубеж обороны герцогов Окделл на пути герцогинь. Луиза толкнула на удивление щедро смазанный железный брус, отрезая пути к отступлению, только кому? Себе или графу?

– Это ложе Алана, – указал Эйвон на что-то безобразно узкое, но на первый взгляд прочное, – последним на нем спал Эгмонт… Простите…

Поместиться можно, но одеяло придется снять, волчья шерсть еще заметней медвежьей.

– Я сейчас зажгу свечи, – предложил Ларак.

– Не надо. – Чувства Эйвона велики, но ноги лучше не показывать, да и сам граф не из тех, кого тянет раздеть на солнышке. – Света хватает, или вы собрались читать мне «Эсператию»?

– Я? – опешил Ларак. – Нет…

Худое лицо было несчастным и встревоженным, то ли за кузена-племянника обиделся, то ли не знает, как взяться за дело. Луиза улыбнулась, граф тяжко вздохнул и уставился в пол. Дубина.

– Вы показали уже все, что хотели?

– Осталась библиотека, – пробормотал влюбленный, – личная библиотека, но там пусто. Книги вывезли после восстания… Сударыня. Мне так много нужно вам сказать!

Да вроде уже все сказано, надо к делу переходить, хотя на кой ей сдался этот мерин? Просто чтобы был?

– Говорите. – Отодвинуть засов и уйти? Или остаться послушать? Все лучше, чем просто вышивать.

– Мы так давно не виделись, – пролопотал своим сапогам Ларак. – То есть не виделись наедине. То, что случилось на утесе, мне не забыть до смертного часа… Это были счастливейшие… наисчастливейшие минуты в моей несчастной жизни… Сударыня, вы… свет ваших глаз… я боготворю вас. Я счастлив целовать вашу тень… Я никогда не думал, что мою судьбу озарит…

И чего бы Лараку-старшему было не жениться на южанке? На окделлских дровах даже супа не сваришь. А, была не была!

– Граф Ларак, – если он решится, то и она тоже, а нет, никто не сдохнет, – или мы сейчас же спускаемся, и вы никогда, вы слышите, никогда не говорите со мной ни о чем, кроме погоды, или извольте подтвердить свои слова. Немедленно.

– Сударыня, – залепетал соблазняемый, – сударыня…

– Эйвон, – отрезала Луиза, – вы говорите о любви. Или вы лжете, или трусите. И то и другое недостойно дворянина.

– Я не лгу! – О, мы даже кричать умеем. – Я люблю вас!

– Любите? – Луиза положила руки на ветхий камзол. – Ну так любите.

Поцелуй получился лучше, чем на утесе. Эйвон старательно тискал бархатный лиф, затем бухнулся на колени и замер. Юбки Луиза подняла и раздвинула сама, улучив подходящее мгновенье. Не хватало оборвать оборки, пришивай потом!

Руки Ларака оказались ледяными, еще бы, в такой-то холодине! Граф с остервенением гладил лодыжки капитанши, не рискуя двигаться дальше. Если так пойдет, до обеда точно не управиться. Луиза наклонилась, ухватила костлявое запястье и потянула вверх к колену.

– Сударь, – шепнула женщина, – снимите одеяло.

– Луиза… – Изящно подняться у Ларака не получилось, подвела больная спина, растереть потом, что ли?

– Ну же!

– Моя Луиза… – Разогнувшийся граф сграбастал волчьи останки и прижал к груди.

– На пол, – велела капитанша. – Ничего с ним не случится.

Любовников у Луизы прежде не было, но стаскивать сапоги и штаны с пьяного супруга доводилось. Арнольд мычал и лягался, Эйвон молчал, но дышал так, будто только что втащил на Надорский утес маменькин комод.

Капитанша тоненько хихикнула и притянула кавалера к себе. Граф потихоньку разгорался, даже руки потеплели. Луиза отвечала на поцелуи, потом откинулась на спину, но неудачно, прижав спиной рассыпавшуюся косу. Ларак неловко навалился на даму, его глаза стали блестящими и дикими. Борода и усы ощутимо царапали шею, Эйвон дышал все громче, он больше не боялся и не стеснялся, ну и слава Леворукому!

Над головой проплыла очередная моль, без сомнения, святая. Госпожа Арамона опустила ресницы: трещины на потолке, пыльные бабочки, чужие глаза – зачем на это смотреть?

Плохо ей не было, с Арнольдом бывало хуже. Эйвон что-то бормотал, подавался вперед и назад, дергался, но прижатые к доскам волосы держали крепко. Попытаться увидеть над собой другое лицо? Безбородое, загорелое, с прилипшими ко лбу черными прядями? Нет, это стало бы оскорблением для всех троих, и женщина просто ждала, когда все закончится. И дождалась.

Кровать пережила кощунство, даже не скрипнув. Видимо, в старину властители Надора были потолще и поживее. Утратившая добродетель вдова собрала выпавшие шпильки и взялась за многострадальную косу. На ее волосы заглядывался даже Арнольд, а Эйвон за отвагу заслужил подарок.

– Луиза… – Руки графа дрожали. Выпить бы ему, но в этом склепе воды и той нет. В