— Пообещай мне, что не будешь звонить ему, — вот и все, что она ответила, и мне не нужно было спрашивать, о ком она говорит. Я чувствовал, что там происходит что-то большее, но сейчас было не время.

— Я не могу этого сделать.

— Пошли, — произнес Роам, останавливаясь позади Аники и нетерпеливо ожидая, когда она двинется с места.

Аника выпрямилась, но не сводила с меня глаз, изогнувшись, чтобы сохранить зрительный контакт.

— Не звони ему, Вик.

Я бы ничего не обещал. Не тогда, когда дело касалось ее безопасности.

В дверях Роам последовал за Аникой, прежде чем повернуться, подмигнуть и и заявить с откровенным подтекстом:

— Не жди.

Мне потребовалось все, что у меня было, чтобы не спуститься в свою комнату, не вытащить свой пистолет и не выстрелить ему прямо между глаз.

Мой гнев заставил меня выпрыгнуть из кожи. Бл*дь. Я хотел убить его, и я бы убил, если бы он не был единственной причиной, по которой я выпутывался из очень щекотливой ситуации.

Но какой ценой?

Из окна я наблюдал, как Роам открывает дверь для Аники, и как только она скользнула в его черный, футуристический «Мерседес-Бенц», у меня внутри все сжалось под тяжестью валуна. Он сел, машина завелась, и мое дыхание стало тяжелым. Они поехали, и мое горло сжалось.

Она ушла. Я не мог защитить ее.

Моя мать плакала, и я снова сосредоточился. Я пожалел об этом, когда повернулся к ней лицом. Ее страдание пронзило меня насквозь. Тем более, когда она срывающимся шепотом произнесла:

— Что ты наделал?

Мне казалось, что меня разрезали пополам.

— Я исправлю это.

— Нет, — выдохнул отец. — Больше никаких исправлений. Больше никакой грязной работы. Больше ничего. — Он перевел свой яростный взгляд на меня и прогремел: — Хватит!

Мое сердце разбилось.

— Я могу это исправить, пап, — попытался объяснить я. — Я пытался это исправить.

Мой отец тогда посмотрел на меня так, как будто он даже не знал меня, и это выпотрошило меня целиком. То, что он сказал, не давало мне покоя.

— Кто тебя просил об этом?

Он обнял рукой дрожащие плечи моей матери и вывел ее из комнаты, с глаз долой, оставив меня наедине с моими хаотичными мыслями, зная, что я не смог бы облажаться сильнее, даже если бы попытался.

Аника

— Съешь что-нибудь.

Я была немного голодна, но я также была непокорной. Красивый, опасный мужчина напротив меня продолжал свирепо смотреть на меня, и еда внезапно показалась хорошим способом заставить его остановиться. Итак, я подняла вилку, наколола кусочек пасты с запеченной тыквой и кедровыми орешками и поднесла ко рту. Это было, конечно, вкусно, но я отказалась показать это и доставить ему удовольствие.

То, как он зачарованно наблюдал за тем, как я жую, заставило меня опустить глаза, изо всех сил пытаясь остановить румянец, появившийся на моей шее.

И за короткое время, проведенное с ним, я кое-чему научилась, причем быстро.

Роам был напряженным.

После короткого молчания я осторожно спросила:

— Что ты хочешь от меня?

Мой разум вспыхнул, как рождественская елка, от всевозможных «что, если…».

Не обращая внимания на собственную еду, он спокойно ответил:

— Прямо сейчас я хочу, чтобы ты поела.

Так я и сделала, потому что это казалось чертовски лучше, чем разговаривать с ним. Только после того, как я съела четверть своей порции, он начал есть сам, и хотя он не ел ее, как животное, он ел так, что я подумала, что его голод был немного скромнее, чем мой.

Я не хотела признавать, что была заинтригована им. Мне очень не хотелось признавать, что он красив до такой степени, что у меня опухал язык. Хотя что-то в нем было. Что-то почти… грустное.

Поев, мы сидели молча, обмениваясь любопытными взглядами. Он потягивал виски, без усилий держа стакан в своей большой руке, пока тишина не стала внезапно удушающей.

— О чем бы ты хотел поговорить? — спросила я, пытаясь заставить его поверить, что я хочу быть вежливой.

Его неожиданный ответ остановил меня.

— Я не люблю много говорить.

Верно. Конечно. Потому что зачем ему облегчать мне задачу?

Я заколебалась, но поймала себя на том, что говорю:

— Мне трудно понять, чего ты от меня хочешь, кроме очевидного, конечно.

Роам подавил смешок, а когда он сказал:

— Я не хочу заниматься с тобой сексом, — я чуть не умерла от унижения, потому что действительно предполагала, что он этого хочет. И когда он добавил: — Я просто хочу трахнуть мозги твоему брату. Забраться к нему в голову. Заставить его думать, что я этого хочу. — Мои брови нахмурились в недоумении.

— Почему ты хочешь это сделать?

— Потому что, — решительно заявил он, — твой брат — тщеславный, высокомерный человек, который думает, что он выше меня, и я действительно хочу сбить с него спесь. — Он глотнул виски. — Показать ему, кто действительно помогает ему в этой ситуации.

О Боже.

Я была здесь, потому что Вик сказал что-то, что разозлило этого человека?

Фу. Мерзко.

Наверное, мне следовало держать свое мнение при себе.

— Звучит так, как будто ты сам немного тщеславен

Он поднес стакан к носу и вдохнул.

— Так и есть.

Хорошо. Неожиданное признание этого.

— Тогда ты можешь признать, что ни один из вас не лучше другого.

Роам моргнул, глядя на меня, и когда его лоб нахмурился, я подумала, что, возможно, переборщила. Но затем он засмеялся, и я быстро поняла, что передо мной не нормальный человек.

— Нет, я, несомненно, лучший человек. — Он поставил свой стакан, и это движение привлекло меня, требуя моего полного внимания. — Во-первых, я бы никогда не позволил своей семье попасть в положение, в котором сейчас находится ваша. Я бы исправил это дерьмо еще до того, как оно началось. Пресек его в зародыше, пока оно не поднялось на такую высоту, на которую я не смог бы взобраться. Во-вторых, Виктор пришел ко мне. Он пришел просить, и я помог. Итак, я думаю, мы можем подтвердить, кто здесь обладает большей властью, так как я здесь, сижу с тобой, пока твоя