Шрифт:
Закладка:
Сыну нравилось учиться. Только вот учиться ему не дали. А потом и не дали жить.
Сделав над собой усилие, Телль продолжил писать. Как ни переполняло горе, воспоминания о сыне были слишком дороги, чтобы уходить в них при чужих людях.
Со вздохом поставив подпись, Телль подвинул лист к полицейскому. Тот склонился над ним и стал читать, постукивая авторучкой по столу.
— Много бумажной работы? — покосился Телль на мозоль у ногтя на среднем пальце нацпола.
— Даже не представляете, — покачал тот головой. — Поэтому ваши отвертки с молотками ну совсем ни к чему мне.
Дочитав объяснение, полицейский попросил Телля поставить дату напротив подписи.
— Характеристика ваша с работы мне нужна. С места жительства сам возьму.
— Все?
— Можете идти. Жду медзаключения.
— Я заберу? — Телль показал на молоток и отвертку.
— Рано. Отказное будет, тогда заберете.
***
В зале крематория Телль стоял чуть позади жены, чтобы подхватить Фину, если ей будет плохо. В последний раз они смотрели на сына.
Ханнес стал каким-то маленьким. Он лежал в красном гробу в рубашке и брюках, которые для него собрала Фина. Лицо сына было спокойное, казалось, он спит, и ему снится что-то хорошее. Может, Ханнес действительно встретился с братьями?
Фина обняла своего мальчика, поцеловала его лоб.
— Прости нас, родной, — неслышно сказала она.
Телль прикоснулся к сложенным на груди ладоням сына. Всегда теплые, родные, сейчас это были руки другого человека. Телль склонился к лицу Ханнеса.
— Зачем же ты, сынок, это сделал! — шептал он, гладя волосы своего ребенка.
Упавшая из глаз Телля слеза побежала со щеки Ханнеса вниз.
— Зачем ты это сделал! — тихо сокрушался отец.
Когда гроб с Ханнесом накрыли крышкой, Телль бессильно уронил голову.
— Остановитесь! Ему будет больно, прекратите! — глядя, как гроб задвигают в печь, просила Фина.
Никто ее не слушал.
Словно ища поддержки, Фина взглядом блуждала по залу, пока не остановилась на окне. Там большими белыми хлопьями медленно опускался снег. Сынок очень любил такую погоду…
Вынесший урну с прахом Ханнеса человек попросил справку "о наличии места для захоронения". Телль протянул справку. Человек, внимательно прочитав ее, передал ему урну.
Фина смотрела на то, что осталось от ее сына. Глаза, волосы, пальцы, шея Ханнеса — все это было вот тут, в деревянном сосуде с крышкой. В нем уместились мысли, слова сына, его взгляд, улыбка, каждый прожитый им день. И ее с Теллем дни.
Бережно взяв у мужа урну, Фина прижала ее к груди и пошла из крематория. Телль тоже хотел идти, но нужно было дождаться квитанции об оплате услуг.
Квитанция смутила Телля. В ней гроб значился как картонный, а урна — пластиковая. Но Телль точно знал, он сам видел, что они из дерева. Когда Телль спросил, почему так оказалось, его упрекнули.
— Странно в скорбный момент думать о таком! Урну приносите, глянем. А гроб мы уже проверить никак не сможем.
Конечно, Телль ничего не принес. Он и сам бы того не сделал, но еще больше — не мог себе представить, как будет забирать у жены урну, чем объяснит это.
Фина ждала на остановке. Всю дорогу до кладбища она глядела в окно автобуса, обнимая урну с сыном. Телль стоял возле ее сиденья, закрывая собой Фину с Ханнесом от любопытства других пассажиров. На просьбы, попытки постесниться он не отвечал, а, когда его начинали толкать, только крепче сжимал поручни. В голове, тяжелой от горя и духоты, было лишь одно: доехать. Незадолго до кладбища половина автобуса вышла. Телль, поправив накрывавший урну платок, устало сел на освободившееся позади жены сиденье. Будь это кладбище не так далеко от крематория, он отправился бы туда пешком.
Когда Телль, спустившись из автобуса, подал Фине руку, на них обратили внимание все оставшиеся в салоне пассажиры и вся остановка. За свою жизнь Фина знала только двух человек, которые подавали женщине руку при выходе из транспорта. Вторым был ее сын Ханнес.
Телль взял жену под локоть. Они медленно пошли туда, где покоились трое их сыновей, где сейчас предстояло предать земле четвертого. Пройдет время, и прах кого-то из них, Телля или Фины, оставшийся из супругов тоже принесет сюда. А его самого закопают в общей могиле дома престарелых или другом месте. Похоронить здесь будет уже некому.
Приходя к сыновьям на кладбище, Телль всегда разговаривал с ними. В этот раз он не смог произнести ни слова, душили слезы. Все их с Финой будущее, все надежды, все, ради чего хотелось жить, — оказалось здесь, превратившись в три надгробия с именами и новый могильный холм из мерзлой непослушной земли.
Телль опустился на колени перед сыновьями. Сняв шапку, он склонил голову и попросил у детей прощения. Фина тихо стояла позади мужа, вытирая платком глаза.
Поставив лопату у соседнего надгробия, к ней подошел рабочий.
— Хозяйка, — он старался говорить так, чтобы его не слышал Телль. — Вам тут еще нужно место. Мы сделаем ограду с запасом — для вас с мужем. Чтобы потом вы лежали все вместе.
Фина повернулась. Поняв, что хотел рабочий, она согласилась. Тот сказал, сколько это будет стоить, и Фина, достав остававшиеся у нее купюры, отдала их ему, не считая.
— Спасибо, матушка! — рабочий спешно спрятал деньги за пазуху.
Матушка… Слово, неуместно сказанное, да еще чужим человеком, покоробило Фину. Глядя на могилу Ханнеса, она с горечью подумала, что мамой теперь ее никто не назовет.
С кладбища Фина и Телль, не сказав ни слова друг другу, пошли в разные стороны. Фина отправилась домой, в комнату сына, к его вещам, книгам, игрушкам. Телль не знал, как возвращаться туда. Он не мог принять того, что Ханнес уже никогда не сядет на свой диван, не возьмет свою чашку. Он не мог принять, что все это осталось, а сына больше нет.
Весь день бродил Телль по незнакомым улицам. Прохожие обгоняли его, спеша куда-то по делам. Телль смотрел на этих людей: никто из них не знает, что был на свете такой мальчик Ханнес.
Даже, расскажи Телль о сыне каждому прохожему, им было бы все равно. Имя Ханнеса забылось бы сразу, а вскоре — и его история. Просто у людей есть своя жизнь. Кроме родителей, Ханнес никому не нужен. И Телль с Финой, кроме как друг другу, тоже никому не нужны.
Уже стемнело, когда Телль добрался до дома. В окне Ханнеса горел свет. Это могла быть только Фина. Хорошо, что она не сидела
