191

Толстой Л. Н. Война и мир. Том 2. С. 300–301.

192

Гренье указывает на эту сцену как на свидетельство желания самого рассказчика подловить ее на неискренности (Grenier S. Representing the Marginal Woman in Nineteenth-Century Russian Literature. P. 93).

193

Там же. С. 287.

194

Толстой Л. Н. Война и мир. Эпилог // Собр. соч.: В 22 т. М., 1981. Т. 7. С. 271.

195

Здесь, как и раньше, я опираюсь на проделанный Гренье превосходный анализ объективации Сони у Толстого (Grenier S. Representing the Marginal Woman in Nineteenth-Century Russian Literature. P. 93–99). Хотя я и нахожу убедительным ее довод о том, что неоднозначное обхождение Толстого с Соней объясняется тем, что он испытывал «неловкость по отношению к социально неблагополучным людям» (P. 98), я бы еще отметила, что ее дружба с Наташей является причиной ее возвышения в начале романа. Можно сравнить ее с Наташиной сестрой Верой: та предстает фальшивкой с самого начала, потому что Толстой замечает, что мать «мудрила» с ней (Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М., 1937. Т. 9. С. 52), и ее холодность и рассудительность в начале романа резко контрастируют с живостью Наташи и Сони.

196

Чрезвычайно интересное исследование исключающего, по своему существу, характера любовной политики в христианской мысли см. в: Nirenberg D. The Politics of Love and Its Enemies // Critical Inquiry. 2007. Vol. 33. P. 573–605. Энн Грушка (Anne Hruska) четко обозначила контексты толстовской политики включения и исключения из круга русской аристократии, изображенной как «незамутненно любящее сообщество» (P. 97) в Infected Families: Belonging and Exclusion in the Works of Leo Tolstoy. Ph. D. diss. University of California at Berkeley, 2001. А в работе Hruska A. Loneliness and Social Class in Tolstoy’s Trilogy Childhood, Boyhood, Youth // Slavic and East European Journal. 2000. Vol. 44. № 1. P. 64–78 Грушка показывает, что Толстой так рьяно защищал границы собственного класса потому, что сам чувствовал себя в обществе неловко.

197

Olson L. Russianness, Femininity, and Romantic Aesthetics in Tolstoy’s War and Peace // Russian Review. 1997. Vol. 56. P. 518. Олсон показывает, что в первом «Эпилоге» развернута созданная под влиянием Руссо «буржуазная утопия», где «во всех желаниях посредничает мать» (Ibid. P. 528). Об этом явлении в европейской романтической традиции см. также: Luftig V. Friendship between the Sexes in English Writing, from Mill to Woolf. P. 25–37.

198

Orwin D. Tolstoy’s Art and Thought, 1847–1880. P. 171–177.

199

Толстой Л. Н. Война и мир. Т. 2. С. 123.

200

Там же.

201

Говоря об интересе Толстого к Гердеру, проявившемся здесь и во сне о глобусе, я опиралась на подробное объяснение у Штайнер в Steiner L. For Humanity’s Sake. P. 105–134.

202

Толстой Л. Н. Война и мир. Т. 2. С. 124.

203

Александр Нехамас замечает, что для изображения этой дружбы чрезвычайно важно воплощение, хотя он предполагает, что драма приспособлена для изображения подобных отношений гораздо лучше, чем живопись или роман (Nehamas A. The Good of Friendship // Proceedings of the Aristotelian Society: New Series. 2010. Vol. 110. P. 267–294, 279).

204

О том, что сила их личностей мешает их истинному «братству», см.: Jahn G. Brother or Other: Tolstoy’s Equivocal Surrender to the Concept of Brotherhood // Lev Tolstoy and the Concept of Brotherhood / Eds. A. Donskov and J. Woodsworth. New York, 1996. P. 71–87, 76–78. У Меджибовской в толковании «Войны и мира» показана важность личной свободы для проявляющегося в романе представления Толстого о взаимосвязанности: Medzhibovskaya I. Tolstoy and the Religious Culture of His Time. P. 83–108.

205

См.: Cameron Sh. The Bond of the Furthest Apart. Chicago, 2017. Р. 86, о «чрезмерном» воздействии вида чужих страданий у Толстого.

206

Толстой Л. Н. Война и мир. Т. 3 // Собр. соч.: В 22 т. М., 1980. Т. 6. С. 169.

207

О реакции Толстого на идеи Шопенгауэра и их переработку в «Войне и мире» см.: Medzhibovskaya I. Tolstoy and the Religious Culture of His Time. P. 111–127.

208

См.: Schönle A. Sublime Vision and Self-Derision: The Aesthetics of Death in Tolstoy // Anniversary Essays on Tolstoy. P. 45–46. О влиянии восточного христианства на Толстого см.: Gustafson R. Leo Tolstoy. P. 88–109.

209

Контрпримером, иллюстрирующим более консервативный страх перед толпой, может служить сцена, в которой Ростопчин подстрекает к убийству невиновного человека озверелую толпу. Однако Толстой изображает эту толпу так, словно ее действия сообразуются с волей русского народа, и конечный итог их действий — спасение России через разорение Москвы. По поводу толпы перед иконой Меджибовская замечает, что в ней каждый человек «стремится спастись в одиночку» (Medzhibovskaya I. Tolstoy and the Religious Culture of His Time. P. 89). Она также отмечает, что в романе отсутствуют изображения коллективной молитвы: «Коллективная вера человеческого улья зависит от уровня непостоянства составляющих его членов; он живет как единый организм лишь в течение коротких промежутков времени, когда подчиняет свое самосознание и свой шкурный интерес какой-то слепой изнуряющей силе» (P. 90 и далее см. p. 95–96).

210

Нанси Ж.‐Л. Непроизводимое сообщество. С. 37.

211

Там же. С. 49 и далее.

212

Толстой Л. Н. Война и мир. Т. 3. С. 217.

213

Толстой Л. Н. Война и мир. Т. 2. С. 330.

214

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М., 1938. Т. 10. С. 318.

215

Толстой Л. Н. Война и мир. Т. 3. С. 61.

216

Там же. С. 63.

217

Густафсон исследует метафизическую подоплеку откровений Андрея на смертном одре (Gustafson R. Leo Tolstoy. P. 70–72).