Да только никак не могут найти.

Засели в окопчик, обосновались,

Прямо тебе приемный покой!

Снаряды кругом понемножку рвались,

И до японцев — подать рукой.

А наши как раз пошли в наступленье.

Поднимутся, лягут, опять встают.

Только возьмут одно укрепленье,

Японцы по ним из другого бьют.

Возьмут другое — под носом третье,

Опять стреляют — аж зло берет!

Если бы можно — не стал смотреть я,

Взял бы винтовку — и марш вперед!

Японцы стреляют снова и снова,

Многих поранило в этом огне.

Послал санитара, послал второго,

И больше послать уже некого мне.

Ну, что же, раз в людях нехватка такая,

Вылез я сам, взял с собою бинты,

Подполз к одному, узнал, окликаю:

По имени вслух называю — ты?

Я — говорит. А сам еле дышит.

Хочу его вынести из-под огня.

А он себе делает вид, что не слышит,

Уйти обратно просит меня.

Но я ему подставляю спину,

Велю, чтоб за шею крепче схватил.

Чуть-чуть проползу, половчей подвину.

Боюсь, чтобы руки не отпустил.

Донес я его, наложил повязку.

— Ну, — говорю, — мне пора назад.

На лоб поглубже надвинул каску,

И снова туда, где ребята лежат.

С иными, конечно, пришлось повозиться:

— Лезь, — говоришь ему. — Не хочу.

Он, видите ль, думает — не годится,

Неловко на спину лезть к врачу.

Кругом, понимаете, рвутся снаряды,

Мне некогда спорить с таким бойцом.

— Раз командир приказал — значит надо,

На спину лезь — и дело с концом!

Я только бойцов выносил сначала,

Оттуда несу, а назад — пустой,

Это сначала меня огорчало,

Но скоро я выход нашел простой:

Надо смекалку иметь боевую,

Даром в бою ни шагу не трать!

Если ползешь на передовую —

Надо патроны с собою брать.

Может оно и не по закону,

Но это неважно, в конце концов.

Ползу туда — подношу патроны,

Ползу оттуда — несу бойцов.

Возможно, все это врачам не пристало —

Но главное нам — получался бы толк!

Я вышел из боя счастливый, усталый,

Я выполнил о честью врачебный свой долг.

Бойцы не оставили камня на камне,

Японцев смели с боевого пути,

Одно только жаль: не пришлось на врага мне

С винтовкой в руках самолично пойти.

Еще попаду в переделку такую,

Так обязательно не утерплю:

Вместе с бойцами врага атакую,

Своею рукою его заколю!

Вл. СТАВСКИЙ

ВАСИЛИЙ СЫЧОВ

I

Вспомните про Сычова в разговоре с любым участником халхин-гольских боев, — и он тотчас отзовется сердечной улыбкой, радостным словом:

— Комиссар 9-й мото-мехбригады! Как же, знаю! Он был во всех боях с начала и до конца.

И сразу польются воспоминания…

Шла ли важная перегруппировка, или части на отдыхе приводили себя в порядок, или грохотал бой, — Сычов всегда был с бойцами, с народом. И неизменно рядом с ним было тепло товарищам, просторно их большим и важным мыслям. Каждый ощущал внутреннюю собранность, каждому хотелось стать лучше, сделать еще что-либо хорошее, нужное.

Сычову всего тридцать семь лет. Отец его работал кадровым горновым на Саткмнском металлургическом заводе на Урале. И сам Сычов Василий Андреевич работал на этом заводе с 1914 года, в 1922 году пошел добровольцем в Красную Армию.

Еще до боевых действий о нем шла слава, как о выдающемся политическом работнике. Но развернулся и вырос Сычов здесь, в боях против японских захватчиков за Халхин-Голом.

9-я мото-мехбригада участвовала отдельными своими частями еще в майских боях. В этих боях участвовал и комиссар Сычов.

Автоброневой батальон прошел маршем больше полутысячи километров. Сразу же восемнадцать бронемашин были брошены в глубокую разведку с боем. Майор Алексеев и комиссар Сычов руководили этой разведкой.

Незнакомая местность. Трудное движение по сыпучим пескам. Экипажи продвигались вначале нерешительными бросками от рубежа к рубежу. Время летело. Комиссар Сычов решил итти в голове. Проскочив вперед, он открыл люк башни, вынул красный флаг и скомандовал: «За мной!» А через полчаса броневики уже заняли чрезвычайно важный рубеж.

На луговине, между буграми, валялись винтовки, одеяла, патроны. Накануне здесь был бой, и японцы бежали. Экипажи с любопытством разглядывали следы и остатки сражения.

Вдруг по луговине веером свистнули пулеметные очереди. — По машинам!

Только Сычов заскочил в броневик, — по дверке простучала очередь из пулемета. Сычов внимательно посмотрел на глубокие вмятины с бронзовыми отметинами в броне. Он приказал командиру роты Дурнову наблюдать и, если будет нужно, вести огонь с места. А сам продвинулся по глубокой складке вправо, к реке Хайластин-Гол. Там он был тоже обстрелян.

Кто же стрелял? Где-то правее находилась монгольская кавалерийская дивизия. Может быть, ее люди по незнанию открыли огонь? После вчерашнего большого сражения могла быть сутолока, неразбериха. Надо все разведать, во всем разобраться.

Сычов под огнем пробрался к монгольским кавалеристам. И они не знали, кто же впереди, на холмах долины Хайластин-Гола, кто ведет оттуда огонь. Сычов проскочил на своем броневике вперед, открыл дверку машины, выставил красный флаг. Тотчас же по броне застучали проливным дождем японские пули. Да, это враги, огонь ведут японцы. Разведывательная задача выполнена.

Таким оказалось боевое крещение Сычова.

Потом было очень много боев, но вот это движение с открытой дверкой, с флагом в протянутой руке, это ожидание вражеского огня — врезались в память Сычова неизгладимо. За комиссаром наблюдали враги. За ним смотрели товарищи. Он был впереди, далеко от своих, под вражеским прицелом. Сердце обдавало холодом в первом бою, а он — Сычов — двигался вперед, стремясь скорее и лучше выполнить боевую задачу, и восторженно ощущал, что выполняет священный долг перед Родиной. Это воодушевляло его, придавало новые силы, обостряло мысль, зрение, слух.

Стремительным ударом были тогда отброшены японцы. Броневики встали на границе. Наперебой делились впечатлениями экипажи. И каждый пристально и весело поглядывал на комиссара. А комиссар, как ни в чем не бывало, заботился о боевом охранении, о горячей пище для людей.

Он обошел все экипажи. Он видел, как пылали глаза у храбрецов, рвущихся в бой:

— Почему мы