с собой. Он не готовился к этому убийству, но, вероятно, счел, что вычислить среди полусотни подозреваемых его не смогут. Тем более что о мотивах убийства никто и не догадывался. Кроме разве что графа Курбатова, но тот ни за что не рассказал бы о них полиции – из благоразумия и страха за внука. Так Стенин считал, по крайней мере.

Правда, была еще одна свидетельница – Катя. И в тот миг, когда Щербинин увидел ее на пороге комнаты, должно быть, он похвалил себя за предусмотрительность, поскольку уже не первый год Катя искренне полагала его своим отцом. И она действительно была предана ему. Вот только в желании помочь несколько переусердствовала. Когда на следующий день Полесовы уехали в гости, Щербинин ненадолго заглянул на Пречистенку – для того лишь, чтобы дать указание Кате избавиться от револьвера, спрятанного в фортепиано. А та по наивности своей решила, что обыска в доме уже не будет, и прибрала револьвер в ящик бюро в своей комнате – где и нашел его вскоре Кошкин. Разумеется, оставить в живых такую свидетельницу Щербинин уже не мог.

Но убийство Кати сорвалось, открыв вдобавок, что в экипаже с полицией были я и Ильицкий – военный офицер в отставке. Все это не могло не навести Щербинина на мысль, что на него идет охота. И возможно, не только как на убийцу Балдинского.

А правду ему раскрыл Жорж Полесов, дав понять, что я, оставшаяся в Москве, замешана в этой истории ничуть не меньше, чем Ильицкий.

– Извините, я подвел вас… – неловко отводя глаза, вздохнул Степан Егорович. – Более я подозревал графа Курбатова, потому, когда стало известно, что его внук ночью внезапно покинул Березовое, я тотчас направил своих людей следом. В это время, видимо, настоящий Сорокин и улизнул, выиграв у меня несколько часов.

– Это не ваша вина, – заверила я, – если бы Якимов не заменил ваши посты вокруг дома на Пречистенке своими людьми, вы бы без проблем взяли его в городе. А я сама села в экипаж к людям Якимова, хотя могла бы проявить чуть больше бдительности.

Сейчас, когда все было позади и холодные браслеты наручников не смыкались больше на моих запястьях, произошедшее казалось не более чем ночным кошмаром. Куда больше меня волновало, чтобы о «кошмаре» не прознал мой жених…

Я решила сменить тему – оставались и более интересные вопросы.

– Но граф Курбатов, как я понимаю, все же поделился своими соображениями относительно Щербинина? – спросила я.

– Поделился, – кивнул Кошкин, – поделился с единственным человеком, близким к власти, которого знал, – с Якимовым. Но у Якимова была своя игра, и никакой Сорокин его не интересовал. Якимову нужны были вы, он наблюдал за вами уже очень давно – с тех самых пор, как после событий в Псковской губернии вы вернулись в Петербург. Правда, вы его интересовали лишь постольку, поскольку являетесь племянницей Шувалова, под которого он действительно копал всю свою жизнь. И Ильицкий, очевидно, ему нужен был по той же причине – дабы через него воздействовать на вас, а через вас на Шувалова.

Я подумала, что идея стара как мир, но, увы, неплоха. Своего Якимов практически добился, если бы ненависть к моему дядюшке не затмила его разум настолько, что он принял желаемое за действительное.

И еще я поняла, отчего дядя солгал тогда Ильицкому, будто я осталась в Париже, – просто дядя лучше Евгения понимал, с какой целью Якимов его к себе приблизил.

Вот теперь, кажется, я узнала все, что хотела. Оставалось лишь одно.

– Степан Егорович, – заговорила я снова, – я просила вас еще кое-что для меня сделать…

– Я помню, что вы просили. – Кошкин хмуро глянул на меня из-под бровей. Потом выдвинул ящик стола и положил передо мною конверт с бумагами: – Выездные документы с печатями и подписями – осталось только имя вписать. Любое по вашему усмотрению. – Он продолжал буравить меня взглядом. – Не буду спрашивать, зачем вам это… надеюсь лишь, что вы знаете, что делаете.

– Спасибо. Надеюсь, я вас не слишком обременила? – тихо спросила я, вставая.

Кошкин в ответ мрачно усмехнулся:

– Ничуть. Один из немногих плюсов моей службы в том, что подобные бумаги я могу достать без проблем. – Он чуть помолчал и добавил: – Вероятно, я больше не увижу вас, потому прошу принять поздравления со свадьбой… я получил ваше приглашение, но едва ли смогу присутствовать в церкви и на последующем обеде. Ни к чему это. Да и вы, боюсь, не так уж горите желанием видеть мою физиономию.

– Ошибаетесь, вы один из немногих, кого я действительно хотела бы видеть.

Я сказала не особенно горячо, но искренне – чем, кажется, смутила Кошкина.

К слову, приготовления к свадьбе шли полным ходом: уже приехал Платон Алексеевич – правда, думаю, больше ради допросов Сорокина, чем ради моей свадьбы; приехала и Людмила Петровна, матушка Евгения. Оба они поселились в «Славянском базаре» и в настоящее время, насколько я знала, в спешке решали вопросы, которые родные молодоженов решают обычно еще до помолвки.

Мне очень страшно было оставлять Людмилу Петровну наедине с дядюшкой – я знала, что он и жениха моего не слишком жалует, а когда ближе познакомится с его матерью и «милыми» чертами ее характера… я всерьез опасалась, что он может костьми лечь, чтобы не допустить этого брака.

В размышлениях этих я доехала на извозчике до Петровки и, скорее по привычке, остаток пути до Столешникова переулка проделала пешком. Вывеска с надписью «Лефевр и Ко» по-прежнему была чуть покосившейся…

– О, Лиди, приветствую тебя, дорогуша! – Покупателей не было, потому Марго, не стесняясь, шагнула ко мне, намереваясь привычно поцеловать в щеку. Но, наверное, уловила мой настрой, потому что остановилась и настороженно спросила: – Что-то случилось?

Когда Якимов заявил мне, что сведения, которые по секретным каналам уходили из Москвы к англичанам, знала только я, немудрено было догадаться, что еще ими владел лишь один человек. Моя связная.

Отчего-то я недолго думала, как мне поступить с Марго.

– Случилось, – ответила я. Потом раскрыла ридикюль, вынув конверт с выездными документами. И отдала Марго. – Твои шифровки англичанам уже три месяца перехватывают люди из Генштаба. Тебя ищут и, вероятно, скоро будут здесь.

Марго не ответила. Держала в руках бумаги, но так и не свела с меня взгляда. По глазам ее – расширенным от страха с притаившейся в их глубине надеждой – я видела, что не ошиблась в своих выводах.

– Что здесь? – выдавила она, взглянув, наконец, на бумаги. Но вскоре сама поняла и