логическая цепь, которая в последствии, стала центральной для этой темы, навсегда закрыв сомнения и страхи. Он был врагом, он противился людям и божественному порядку... И смерть врага, это всегда доблесть, это благо и честь, которой незачем стыдиться. Чем меньше ты знаешь, чью кровь пролил, тем легче тебе будет сделать это снова, и в особенности, когда жертвой становится бездумное животное. А чем чаще ты проливаешь кровь врагов... Тем лучше будет Близнецам. Нет сомнений, что все, что делается во имя Их, и Ими одобрено, должно считаться благом, которое не требует никакого спора и дискуссии. Медведь был врагом, жестоким и беспощадным, он подчинился жрецу, отринул свою суть, Их суть, а значит... Недостоин сострадания, которым я его одаривала, сомневаясь. Сомнений первые семена ереси... Так говорила мне Аколит, и сейчас, я во всей мере осознала глубину ее слов и то, что они значили. Он умер, и это было благом. Большего, в данной ситуации, не было, и быть не могло. И Гвин... Была права, зверье не достойно моих мыслей, в особенности, когда перед нами раскинулась башня, таящая в себе бесчисленное количество секретов... Переведя на нее взгляд, я решила окончательно, что больше, не обернусь назад.

Глава 26

Сорванные с петель ворота лежали перед арочным входом в башню, выбитые изнутри очень давно. Значит, не было ни восстания, ни нападения... Вид ворот втоптанных в грязь развеял последние сомнения. Теперь становилось ясно, что бы не произошло, это берет свое начало внутри башни, а соответственно, ордена Волкодавов. Гннилые доски под нашими нагами хлюпали, слившись с грязью, стальные пластины давно проржавели и потрескались, медленно разрушаясь под проливным дождем. Вода застаивалась в выемках и пробоинах, в ее скоплениях отражалась рыжая ржавчина, скрежещущая от наших ботинок и порой казавшаяся почти живой. Под нашими шагами сталь прогибалась, трескалась и ломалась надвое, вода с удовольствием поглощала в себе разбитые осколки, обволакивая их и начиная медленно поглощать в себе. Дерево стало мягким, словно размокшие свитки, в нем копошились мелкие насекомые, трупоеды и личинки, почему-то выжившие после песни Волка, которая уничтожила все растения и остатки ткани от знамен, когда-то вывешенных на каменных стенах. Сейчас, они стали черным пеплом, размазанным в виде волчьих голов и открытых пастей каких-то животных. Каменные столбы, покрытые грязью и кровью, что держали арку, имели на себе выщербленные резкими ударами топоров, мечей или зубил, предостережения, сочетающие в себе как древний имперский, так и современный диалекты. Но смысл пусть и был видоизменен, но оставался схожим. “Убойся животного, с человечьим ликом” - гласили наиболее древние надписи, которые с трудом читались из-за затертых временем символов. Новые же предупреждали о разбойниках и ловушках, что таились внутри, предостерегая от дальнейшего исследования этих мест. Застыв около них, я невольно провела по рубцам на камне рукой, ощущая в каждой надписи свой собственный ритм, будто бы слова до сих пор отзывались в камне чувством тревоги и беспокойства. На душе чувствовался странный диссонанс, вызванный этим местом, и в особенности, древними надписями. Животное с лицом человека… это ведь было о неизвестном жреце, не могло быть ни о ком, кроме него. Тогда неужели он выживал здесь в течение стольких столетий? И что куда важнее… утратил ли он свою силу, или только отточил ее за все это время, проведенное во тьме и одиночестве. Сущность жреца становилась для меня все более многогранной, это мог быть избранник Владык, мог быть проклятый богами изгнанником, в наказание лишенный своего человеческого лица и вынужденный скрываться от всего мира. Возможно, он сошедший с ума маг или рунный кузнец, который подвергся ереси и выбрал для себя путь, мне незнакомый но исключительно порочный… Я знала множество легенд, что после смерти, члены рода Вир превращаются в волков, быть может, это вовсе не выдумки, а давно забытое проклятое? И этот неизвестный зверолюд просто сумел совместить в себе множество жизней, постепенно превращаясь в животное, но не лишаяясь человеческого облика до конца… Я не знала, но отчаянно рассчитывала узнать, пока еще мы не столкнулись с ним лицом к лицу. Возможно, внутренняя часть башни даст ответы на вопросы...

Гвин зашла внутрь первой, я по-прежнему шагала чуть неровно, заваливаясь на один бок и прихрамывая, во многом из-за усталости, нежели боли. Рука пусть и до сих пор пульсировала, несколько неумело сжимая пальцы, но я могла полностью контролировать ее и использовать, в то время как истощение накопленное в течение дня оставалось со мной как все приближающийся и приближающийся предел, после которого, меня ждет забвенный сон. Эти мысли не радовали, но то, что мы могли встретить внутри пугало еще сильнее, поэтому я предпочла думать об усталости, нежели вдаваться в теории. Дождавшись, пока Гвин подаст мне сигнал о том, что впереди безопасно, я последовала в темноту, борясь с холодом и дрожью, постигшим тело в первые же мгновения, как я преступила порог башни. Внутри бушевал холод, который покрыл инеем разорванные в клочья трупы и озерца крови, что словно зеркала устилали собой весь главный зал, представившийся мне во всем своем умерщвленном великолепии.

Изрытый то ли намеренно, то ли в результате природного гнева каменный пол блестел осколками давно разбитой мозаики, кусочки которой по прежнему сияли словно звезды, отражая редкий свет, падающий из странного рисунка, начертанного дрожащей рукой с помощью крови на стене. Среди трещин пола торчали хребты давно умерших людей покрытые блеклыми, прозрачными снежинками, что сохраняли свои формы, несмотря на то, что сейчас было лето. Они казались мне столь искусственными, все, как одна, одинаковы, все как одна неправильная, уродливая и испорченная, с черными пятнами по краям. Черепа лежали повсюду, на полу, в стенах, среди перевернутых и разбитых столов, скамей и шкафов. В их глазницах лежали вырванные звериные глаза, аккуратно придавленные к белесым глазницам, словно пытаясь соединить их воедино. Их пустые взгляды приветствовали всех входящих, звериные зрачки казались столь... Страшными, что я не смогла смотреть на них слишком долго. На лбах черепов были кровью и сажей написаны названия эмоций которые, как я предполагала, должны были читаться в мёртвых, звериных глазах, но в итоге казались насмешкой над ними, поскольку абсолютно все глаза выражали исключительно болезненное отчаяние и боль. Около входа стояли две статуи ангела Крови. Возвышенный и возлюбленный всеми Мириан, вырезанный из каменных глыб, держал на возведенных к небу руках серебряные блюдца, украшенные символами бога, пылающим клинком и ликами мертвых