А прежняя мысль тревожит меня все острее — что же этакое я позабыл. Я непременно должен вспомнить. А может, я ошибаюсь, может, и вспоминать-то нечего, что-нибудь совсем неважное, вроде справки для лагеря… Надо слушать Суздальцева. Что он еще про Рябинина скажет?

Но с «Пражским» рестораном покончено. Суздальцев закругляется:

— Грубые нарушения правил советской торговли и злоупотребления служебным положением являются следствием слабого изучения, расстановки и воспитания кадров, в результате чего на работу принимаются лица, скомпрометировавшие себя на прежней работе… Со стороны хозяйственных руководителей, партийных и профсоюзных организаций нет систематического контроля за сохранностью социалистической собственности и работой материально-ответственных лиц…

— Вопросы к докладчику есть? — спрашивает председатель Воронцов, когда Суздальцев умолкает.

— Все ясно, — отвечает за всех нас Нижегородов.

— Яснее не бывает, — соглашается писатель Ник-ов.

— Скажите, товарищ Суздальцев, сколько человек участвовало в рейдовой проверке шестнадцатого июня? — спрашивает Попов, заместитель председателя.

Вопрос задан явно для публики, в том числе для меня, например.

— В массовой рейдовой проверке принимало участие триста пятьдесят человек, в основном из «Комсомольского прожектора».

Больше вопросов нет. Председатель отпускает Суздальцева.

— Слово имеет товарищ Зубарев, как главный именинник.

Директор комбината уже сидит наготове, знает, что его первым вызовут. Пока он продвигается к трибуне, я успеваю рассмотреть его. Темно-синий поношенный костюм, специально прибеднился для такого случая. Лицо тусклое, маловыразительное, с неразборчивой мимикой: то ли он волнуется, то ли улыбается — не поймешь.

Клименко устраивается поудобнее на стуле, приготавливается слушать, Сергей Ник-ов откладывает в сторону карандаш, поднимает голову.

— Сейчас начнется цирк, — шепчет мне Нижегородов. — Я с этим деятелем давно знаком.

А гром грохочет уже вплотную. Небо наконец-то прослезилось над обалдевшим от жары городом. Шурша по стеклам, пузырясь и стуча вразброд по асфальту, хлынул ливень. Хорошо бы сейчас туда, под освежающую благодатную струю. Но и в зале сделалось несколько легче.

Зубарев забрался на трибуну, достает бумажку, начинает читать:

— Коллектив нашего комбината гордится тем, что Центральный парк культуры и отдыха, на территории которого мы работаем, носит имя…

Председатель вовремя останавливает бойкого оратора.

— Това-арищ Зубарев, — говорит Воронцов врастяжку. — Зачем вы нас за советскую власть агитируете? Мы сами умеем делать это не хуже вас. Давайте не будем заниматься сотрясанием воздуха, говорите коротко, по-деловому. Объясните комитету, каким образом стали возможными эти позорные факты?

— Хорошо, Николай Семенович, я дам вам объяснение.

— Только не Николай Семенович, а товарищи члены комитета, — Воронцов сух и сдержан, его просто не узнать. Куда девались его запал и горячность. Сейчас он совсем не такой, каким был в словесном поединке с Глебовским. Да чего, собственно говоря, кипятиться? Вопрос предельно ясен и горячиться нечего: надо и свои нервные волокна поберечь.

— Ясно, Николай Семенович. — Зубарев достает вторую бумажку и начинает шпарить по ней. — Товарищи члены комитета, разрешите доложить вам, что самый больной наш вопрос в настоящее время это положение с кадрами. Мы работаем всего один сезон — четыре месяца в году. И на эти четыре месяца нам необходимо набрать шестьсот торговых работников. Очень трудное положение у нас с кадрами, товарищи члены комитета: летом хороших людей подобрать трудно…

— Това-арищ Зубарев, — снова поет председатель; чем дальше, тем холоднее и спокойнее становится Воронцов. Покинутые карандаши неподвижно лежат на столе. — Неужели вам еще надо объяснять, что воровать нехорошо?

Зубарев никак не может угодить в точку. Впрочем, он не теряется, тотчас достает третью бумажку и заглядывает в нее.

— Совершенно точно, товарищи члены комитета. Во-первых, мне хочется поблагодарить комитет народного контроля. Я рад доложить вам, что массовая проверка, проведенная шестнадцатого июня сего года, оказала неоценимую пользу в нашей практической работе. В результате проверки положение коренным образом переменилось…

Вот они, золотые слова, которые, я знаю, всегда приятно слушать начальству. Они как бы означают: вы молодцы, что поймали нас с поличным, мы премного вам за это благодарны; что поделаешь, раз вы так хорошо работаете…

— Так уж и переменилось, — ухмыляется Воронцов, он тоже попался бьшо на льстивую обманность этих слов. Но тут же внутренне одергивает себя и снова становится холодным и невозмутимым — еще неизвестно, чем кончится эта невозмутимость.

— Конкретнее, товарищ Зубарев, что вами сделано для предотвращения массового обмана посетителей?

Директор комбината достает очередную шпаргалку, заглядывает в нее и мнется. Он извлекает их из правого кармана, а прячет в левый. Бумажки у него мятые, замызганные, верно, не раз бывали в ходу и годны на всякие случаи жизни. Однако на этот раз что-то не сработало. Зубарев лихорадочно шарит по карманам.

— Можете не отвечать на этот вопрос, — сухо продолжает Воронцов. — Вам трудно, я понимаю…

— Мы провели собрание актива наших работников, на котором была зачитана лекция о высоком моральном облике советского человека. — Демагог стоит на трибуне и произносит высокие слова — не в этом ли один из парадоксов нашей эпохи?

— Опять сотрясание воздуха, — жестко бросает Воронцов. — Какие мероприятия по контролю вы провели? Только конкретно.

Зубарев лезет за словом в карман, но шпаргалки на сей раз не оказывается. Подвела шпаргалка… Зубарев шпарит наобум:

— В настоящее время мы вводим в практику взаимный контроль директоров ресторанов. — Без шпаргалки Зубарев чувствует себя неуверенно и чуть ли не заикается. На лице его возникает плаксивое выражение.

— Ясно, — бросает жестко Воронцов. — Они ходят друг к другу в гости и ставят взаимные угощения. Это и есть взаимный обмен опытом: как лучше укрыться от всевидящего ока народного контроля. А что у вас на кухне делается?

В руках Зубарева опять возникает бумажка, и он тотчас приободряется:

— Да, товарищи члены комитета, я должен полностью признать, что главный наш недостаток, с которым мы боремся в настоящее время, это недовложение в котел…

— Недовложение в котел…

Язык мой! Боже, что они делают с