Шрифт:
Закладка:
Его пальцы касаются моих.
– Я всегда признаюсь в любви первой и никогда не слышу признания в ответ, – говорю я. – Такая у меня проблема – наверное, я слишком тороплю события. Но… на сей раз я хочу быть смелой.
– И я, – говорит он, а затем быстрым движением выдергивает наши наушники, снимая нас с эфира.
Снаружи коллеги всплескивают руками и колотят кулаками о стекло, но никто не ломится внутрь.
– Я люблю тебя, – говорит он лишь мне одной, касаясь моей щеки рукой и пробегая большим пальцем по подбородку. – Я люблю тебя, Шай.
– Доминик. – Теперь мы вдыхаем одновременно, с той же ритмичностью, что метроном моей матери. – Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю. Я люблю твой голос, твои чугунные сковородки и то, как ты обернул моего пса в футболку, когда он был испуган. Я люблю даже твою коллекцию малышей «Бини».
Одной рукой он втыкает наушники обратно, а другой все еще держит меня.
– Между прочим, я увольняюсь, – говорит он.
А затем, почувствовав себя сильной, я говорю:
– Пошел ты на хуй, Кент.
Я с кристальной ясностью произношу эту фразу в микрофон, наслаждаясь силой собственного голоса.
– Удачи с ебаными штрафами! – А затем выдергиваю шнур.
– Я люблю тебя, – еще раз говорю я Доминику, потому что не могу перестать. Я хватаю его за ворот рубашки и притягиваю к себе, его руки проскальзывают в мои волосы. – Я люблю тебя, люблю, люблю…
Его губы встречаются с моими – теплые, нежные и родные. Мое прошлое и мое будущее – с ним я всегда как дома.
И даже несмотря на то, что мы в звуконепроницаемой комнате, могу поклясться, что слышу аплодисменты.
– Забирай «Экторп» или «Мальм», но «Витшё» не трогай, – говорит Доминик, защищая от меня рукой книжный шкаф в своей гостиной.
– Но они не подходят к моей мебели!
– Нет-нет-нет, – говорит он. – Икеевский минимализм хорош именно тем, что подходит ко всему.
Я делаю шаг назад, бросаю оценивающий взгляд и смягчаюсь.
– Ладно, наверное, мы можем поставить их в нашей гостевой. – Там они и в самом деле придутся к месту. Эта комната отчаянно требует наполнения.
Доминик светлеет, и лицо расплывается в той самой прекрасной улыбке. Он часто улыбается с тех пор, как я предложила ему съехаться пару недель назад.
– Нашей, – произносит он мое новое любимое слово. – Мне нравится, как это звучит.
На то, чтобы загрузить все в фургон, уходит несколько часов, включая перерыв на тайскую еду навынос, которую мы едим на полу, осознав, что, наверное, не стоило грузить все стулья разом.
– Готов попрощаться с этим местом? – спрашиваю я, пока мы стоим в дверях, в последний раз оглядывая квартиру. Стены пусты, все либо загружено в фургон, либо сдано в комиссионку.
– Честно? Был готов это сделать с тех пор, как переехал. – Он обхватывает меня рукой за плечи и целует в макушку. – Но я рад, что теперь у меня появилась такая причина.
В фургоне Доминик переключает станции, установленные там по умолчанию, и в его глазах мелькает паника, когда одной из них оказывается 88.3 FM. Я ни разу не смогла послушать ТОР с тех пор, как три месяца назад штурмом взяла офис во время марафона. Еще не время. Мне легче от осознания, что Кент попал под административный надзор станции, но со всем этим все равно связано слишком много мрачных воспоминаний.
Так что когда я говорю: «Оставь», прежде чем он переключается на другую станцию, то удивляю нас обоих.
– Уверена?
Я проглатываю комок в горле и киваю. Сейчас начало часа, поэтому мы слушаем новости НОР. И черт возьми, голоса ведущих НОР по-прежнему самая умиротворяющая колыбельная от мира журнализма.
Пара секунд локального репортажа Пола Вагнера о сиэтлском рынке недвижимости, и я сдаюсь.
– На сегодня мне хватит, – говорю я, переключаясь на «Жаркий джаз» с Паломой Пауэрс. Видимо, теперь мне нравится джаз. Люди и впрямь меняются.
Стив выжидает, чтобы поприветствовать нас, и скребет лапами наши ноги, пока его не погладят ровно столько, сколько нужно. Затем я даю ему новую резиновую игрушку, чтобы он не скучал, пока мы выгружаем коробки с одеждой, туалетными принадлежностями и посудой Доминика.
– А это еще как здесь очутилось? – спрашиваю я, поднимая коллекционный стеклянный куб с малышом «Бини». Белый мишка с сердечком на груди.
– Подержим у себя Валентино еще пару лет и разбогатеем. – Доминик постукивает по кубу. – Этот парень будет стоить целое состояние – хватит на учебу наших детей в университете. Зуб даю.
После того как мы разгружаем фургон, я делаю шаг назад и осматриваю свою гостиную – нашу гостиную. Следующие несколько дней мы будем заняты перестановками – довольно значительными, – но мне нравится беспорядок переезда. Мы сменили мой телевизор на его, побольше, и обернули диван покрывалом с бахромой. Один из пейзажей, что Амина написала во время «Залейся краской», висит в прихожей рядом с обрамленным фото нас с Домиником в горах на Оркасе. И пускай с тех пор мы сделали много совместных снимков, а на этом фото даже официально не встречались, оно по-прежнему мое любимое.
Гостевая теперь тоже выглядит куда менее грустной. Помимо книжного шкафа «Витшё» мы добавили винтажную лампу из антикварной лавки его родителей и планируем вместе покрасить весь дом, когда немного обоснуемся. Чуть позже мы примем в гости Амину с Ти Джеем или университетских друзей Доминика, со многими из которых он восстановил связь. Вот это новшество: гости в гостевой комнате.
Прежде этот дом казался мне символом взросления. Тогда я еще не устроилась в жизни, зато у меня были эти стены и окна, предметы без воспоминаний. Только этим они и были: предметами, к которым я пока не привязала никакого смысла. Это место стало моим домом задолго до того, как мы с Домиником решили съехаться – мне помог Стив, но, думаю, больше всего мне нужно было время, чтобы научиться любить дом по-своему. И я сумела взрастить в себе эту любовь и привязаться к этому месту; не могу поверить, что торопила себя.
Мы так измотаны, что в девять уже лежим в кровати. Новый комод побольше приедет на следующей неделе, но пока что мне нравится, что вещи Доминика живут рядом с моими. Все это для меня в новинку, и я говорю ему об этом, когда мы проскальзываем под одеяло.
– Все будет хорошо, – говорит он. – Не терпится узнать, какими странными вещами ты занимаешься, когда бываешь дома одна.
– Ничего стыднее того случая, когда ты надел покрывало как мантию и притворялся, что заколдовываешь Стива, уже точно быть не может.
– Это было всего один раз! И я правда думал, что ты до сих пор в душе.
Прильнув к нему теснее, я смеюсь ему в плечо. Его руки обвивают меня, большой палец гладит точку между лопатками. Все еще не могу привыкнуть, что теперь мы вместе засыпаем каждую ночь и что каждое утро я буду просыпаться рядом с ним.
