Я возвращаюсь к гостям, проскальзывая на незанятый стул возле мамы.

– Как тебе удается выглядеть безупречной даже после двух часов танцев? – спрашиваю я у нее.

– О, перестань, – говорит она, но светится. – Я знаю, что ты притворяешься веселой перед гостями и ценю это, но со мной можешь быть честной. Как ты?

Я благодарна ей, что она не стала меня судить за то, что я лгала перед тысячами слушателей в прямом эфире. Должно быть, она понимает, что я уже по горло сыта обвинениями из каждого уголка интернета.

– Фигово, – признаю я, пробегая пальцами по лепесткам ближайшей каллы. – Но я попытаюсь все исправить.

– А Доминик?

– Он вернулся на ТОР. Занимается расследованиями. – Видимо, его извинения действительно были пустыми, если он спокойно продолжает получать от них деньги и работает с Кентом. То, что он по-прежнему там, встав на сторону Кента, а не на мою, кажется мне чудовищным предательством. Если бы только мое сердце смогло это понять.

– Я так увлеклась передачей, что меня уже не волновало, что мы лжем людям, что они давали нам деньги, потому что поверили в ложь. В этом смысле мы и впрямь поступили… паршиво.

– Ты хотела хороший материал, – непринужденно говорит она. – И приняла неверное решение. Доминик, судя по твоим рассказам, сделал то же самое.

– Все бы ничего, если бы я только сумела перестать его любить.

– Знаешь, сколько раз я думала, что все бы ничего, если бы я только сумела перестать любить твоего отца? – спрашивает она, качая головой. Наверное, странно с ее стороны вспоминать его в день своей свадьбы, но это доказательство того, что он по-прежнему с нами. – Все годы терапии, одиночества, горя… Если бы я могла щелкнуть пальцами и отключить свои чувства, все было бы куда проще, верно?

– Это было бы ужасно, – говорю я. – Проще, да, и тем не менее ужасно.

Теперь я вспоминаю все случаи из истории своих отношений, когда я слишком рано признавалась в любви. Уверена, я говорила всерьез, но все равно это ничто по сравнению с любовью к Доминику. Я скучаю по самым маленьким, простым вещам: его редкой ямочке, шуткам о разнице в возрасте, страсти к чугунным сковородкам. По тому, как он лежал в моей постели, да, но еще и по тому, как он доверил мне самые болезненные воспоминания, а я ему – свои.

Может быть, эти вещи не такие уж маленькие и простые.

Квартет переходит к каверу на песню September, и на площадку выходят новые пары.

Но мама, судя по всему, потерялась в мыслях.

– Знаешь, я ревновала тебя к Дэну.

– Что? – спрашиваю я, действительно думая, что ослышалась.

– Глупо, да? По крайней мере, сейчас точно прозвучит глупо. У вас с папой было на двоих нечто, что вы оба так сильно любили. Ты полностью унаследовала его страсть к радио, и было забавно наблюдать за вами, но… иногда я хотела, чтобы ты хотя бы немножечко любила и музыку тоже.

О. Я и понятия не имела, что мама хотела этого. В моменты, когда твой родитель признается в чем-то настолько человечном… реальность трещит по швам.

– Мам, – тихо говорю я. – Мне… мне жаль.

Она отмахивается.

– Это не твоя вина! Тебе нравилось то, что тебе нравилось. Я не могла насильно заставить тебя любить музыку. Тебе не подошли ни фортепиано, ни скрипка, ни хор. И это нормально.

Она мне льстит. Я была безнадежна – ни ритма, ни терпения. Музыка по радио – особенно та музыка, которую слушала мама, – не будоражила меня так, как НОР. И пускай я была единственной девятилетней фанаткой «Разговоров о тачках», меня это нисколько не смущало.

– Мне нравилось, что между вами есть особая связь, – продолжает мама. – Но детей заводишь в надежде – может быть, эгоистической, – что они будут любить то, что любишь ты, и что ты сможешь с ними этим поделиться.

– А я подвела тебя.

– Нет, – говорит она твердо. – Сейчас я особенно рада, что ты провела так много времени с ним.

Я кладу голову ей на плечо, и она расчесывает мне волосы пальцами, пока Фил не утаскивает ее обратно на танцпол. Я наблюдаю за парами; в это время солнце низко опускается в небе и загораются звезды, но я не чувствую себя лишней – третьим, пятым или четырнадцатым колесом. Я не одинока, не совсем. Мне никто не нужен рядом, и я не тороплюсь заполнить пустоту. Просто мне нужен один-единственный человек, и я не знаю, как мне простить его.

Я думала, что без отца больше никогда не смогу обрести цельность. Но что, если таковы мы все – наполовину сломанные люди в поисках того, кто сгладит наши острые углы?