Дальше рассказывать не буду, ты лучше меня все знаешь. Демоны проснулись… Я смотрел эти проклятые картинки и не мог оторваться. Привычный нам мир рушился, а я все смотрел и смотрел… Я стал вести себя строже, отказался от комфорта, многие часы проводил в молитве. Я каялся, каялся, но все равно заходил на эти мерзкие сайты… Я совсем запутался, и только когда отчаявшиеся кардиналы в бесплодной попытке остановить разрушение Церкви избрали меня папой, я понял Божественный Промысел. Мы связаны, Айван, мы близнецы-братья. Ты мой демон, а я твой спаситель, или наоборот. “Возлюби врага своего, и он станет Мною”. Только наша совместная жертва может спасти мир. Дьявол и Бог на одном кресте – за человека. Потому что до такой мерзости докатились люди, что одного Бога им мало. Я не знаю, кто из нас кто. Может, ты Бог, а я дьявол, неважно… Только вместе, только вместе… Прости меня, я запутался, возможно, ты прав, и я маньяк, и все мои слова – это бред извращенца в ожидании самого грандиозного в жизни кайфа. Возможно, я святой, злой святой клоун… Прости меня, пожалей меня, я умоляю…

Папа Том сбивается, умолкает, а после начинает невнятно мычать и всхлипывать. Я все еще стою к нему спиной. Не могу повернуться. Раньше не хотел, а сейчас не могу. Из-за меня он такой, из-за меня они все такими стали… Нет, лишнего я себе приписывать не буду. В людях изначально много дерьма, полулюди-полузвери они… Но людьми их делает бесконечная борьба со своей звериной половиной.

…Погано обошлась с мальчиком Томом жизнь, врагу не пожелаешь, но он был смел и отважен, он попытался, он дал злу бой. Он сжимал своими детскими ручонками меч логики и морали и почти отбился, хотя шансов у него было немного. Теорема Пифагора и манна небесная – слабое оружие против зла. Но он почти победил. Почти… И тут вдруг появляюсь я, весь такой прогрессивный и лучезарный. Я говорю отважному мальчику Тому и еще миллиардам не менее отважных мальчиков и девочек: “Расслабьтесь, дети, война окончена полной капитуляцией, сдайтесь злу, оно все равно никогда не исчезнет, сколько бы раз вы его ни побеждали. Сдайтесь и примите себя такими, как вы есть, со всем своим злом. Оно же в вас есть? Есть. Это глупо отрицать. Сдайтесь, и вам станет легче…” И почти победивший мальчик Том и еще миллиарды “почти победивших” сдаются. А я стою здесь, в бункере под Храмом Гроба Господня, виновный в том, что предал почти победившее человечество. И мальчика Тома… За тридцать сребреников ценой в триллионы предал и за тщеславие свое неуемное…

Я не знаю, что делать. Каяться, просить прощения? Мол, не буду больше, осознал, простите меня, люди добрые… Глупо. Да и кому они нужны, мои извинения? А вот, пожалуй, ему и нужны, покалеченному мною и жизнью римскому папе Иоанну Павлу Третьему. Что ж, хотя бы ему… Я наконец поворачиваюсь к Тому, обнимаю его, прижимаю к себе, шепчу жарко:

– Прости, прости меня, я виноват. Ты хороший мальчик, это все из-за меня. Прости, будь милосердным, святой отец. Ты мой спаситель, я только сейчас это понял… Давай уйдем отсюда, мы заблудились. Я запутал и себя, и тебя, и всех… Давай уйдем…

Я хочу заплакать и не могу. За меня, уткнувшись мне в грудь, это делает Том. Спасибо ему, помогает. Я чувствую, как на глаза наворачиваются благодатные очищающие слезы, еще немного и… Неожиданно я ощущаю боль в шее. Она все усиливается, я не понимаю, что происходит, и лишь вид крови, расплывающейся на белой льняной рубашке, заставляет меня осознать немыслимое – папа Иоанн Павел Третий впился зубами мне в горло. В горло… Происходящее не умещается в голове, от шока я не могу пошевелиться, только дышу часто. Это продолжается всего несколько секунд, а после Том отскакивает, как испуганная нашкодившая собачонка, прячется за спины спецназовцев и злобно тявкает перепачканным в моей крови ртом:

– Взять, взять его, позовите врача, пускай вколет транквилизаторы, сейчас впендюрим, и никуда он от нас не денется! Взять, взять, взять!!!

Спецназовцы выкручивают мне руки, ставят на колени и нагибают голову. Кровь из прокушенного горла капает на пол. Некоторое время я любуюсь быстро образующейся на желтой плитке лужицей. Вскоре раздаются шаги, и я вижу полы белого докторского халата. Мне вытягивают правую руку, закатывают рукав, на мою опущенную голову падают со шприца несколько холодных капель. Смешно, глупо, нелогично, нелитературно как-то все заканчивается. Не по-голливудски. И обидно…

Внезапно меня отпускают. Папа Том что-то возмущенно кричит. Я с трудом поднимаюсь, недоуменно глядя в спины удаляющихся спецназовцев. Гестаповский доктор замирает в растерянности. Том продолжает кричать, но его никто не слушает. Некоторое время ничего не происходит, а потом двое из спецназовцев возвращаются. Очень интересно, что сейчас будет… Я во что угодно готов поверить. Не удивлюсь, даже если сам Иисус спустится с небес прямо к нам в бункер… Но нет, все намного прозаичнее: солдаты тривиально хватают доктора и папу за шкирки и выволакивают из бункера. Многотонная стальная дверь автоматически закрывается. Я остаюсь один, совсем один… И что это все значит? Неожиданно откуда-то сверху раздается довольно громкий насмешливый голос:

– Ну привет, Айван, вот и свиделись!

Я оборачиваюсь. В бункере никого нет. Может, по камерам наблюдают? Наверное, по камерам.

– Вы кто? – спрашиваю. – И почему я вас не вижу, раз “свиделись”?

– В силу некоторых причин увидеть меня невозможно. Я… как бы это попроще объяснить… Вот ты искал с Капитаном Немо темные силы – так, считай, нашел. Это я. Но увидеть меня нельзя не поэтому.

– А почему?

– Я темные силы, но я же и светлые. А все вместе в вашей смешной религиозно-философской литературе как называется?

– Бог, – отвечаю я и теряю сознание.