– Ну, так кто главный теперь, а? Кто кому господин? Я, я госпожа ваша, – она брала его пальцами за щеки, – а вы мой мед сладкий.

И теперь лизала ему глаза.

А потом вдруг остановилась, спрыгнула с постели и стала быстро снимать с себя одежду, лицо покраснело, сама стала дышать часто, словно торопилась. Разделась донага, волосы совсем освободила и полезла под перину к кавалеру. Легла рядом как жена, положила голову ему на плечо, стала рукой грудь его гладить и все ниже опускаться. И добралась наконец до того, к чему тянулась, и шептала ему в щеку:

– А что же, дуре беззубой можно, а мне нет? Чем она лучше, что зад у нее толще? А я умна зато. Она вам неверна, шлюха она, а я честная.

Крепкая девичья рука взяла его за чресла, подержала, не выпускала, а чресла были безжизненны. Но это девушку не смутило и не расстроило. Откинула она перину, стала рассматривать то, что в руке держала, и что был кавалер при смерти, ее не пугало. Она довольно жалась к нему всем телом, словно размазать себя по нему хотела, а потом вдруг вскочила и села ему на грудь, сдавила, словно жеребца, что без седла был, ногами, и стала ерзать по нему естеством своим женским и руками себе помогать. Зубы стиснула, дышать стала часто и ерзала, ерзала все быстрее, вперед и назад, и из стороны в сторону, словно усесться поудобней хотела, да места не могла правильного сыскать. Волосы с лица откидывала, грудь девичью свою сжимала до боли и так разбередила себя – аж задыхалась, а потом замерла, дышать позабыла, и судороги по телу покатились от живота по спине и груди. Одна за другой, одна за другой. И заскулила Агнес негромко, со всхлипом. Потом обмякла – устала. Сидела чуть покачиваясь, вся потная.

А он так и лежал без памяти, рот приоткрыт, серый, в щетине. Агнес вдруг, сама не зная зачем, волосы свои опять откинула, склонилась над лицом его и долго, длинно пустила слюну свою, плюнула, и прямо ему в приоткрытый рот. И стало ей так весело, что зашлась она тихим смехом, аж упала с него на перину и говорила, гладя его щетину:

– Ну и кто теперь кому господин? Кто? Кто госпожа сердца вашего, я или эта лошадь Брунхильда?

И снова смеялась так, как не смеялась она с детства, а может, и никогда вовсе.

Затем встала с кровати, подошла к зеркалу, стала себя голую разглядывать:

– Ну хоть так, не зря пять дней ехала. – И улыбалась себе, плела косу. – Ладно, господин мой, буду вас выручать опять, кто ж другой спасет вас. Уж не дура ваша Брунхильда.

Она стала ходить по комнате из угла в угол, словно знала или чувствовала что-то. Остановится – стоит, слушает. Принюхивалась, словно собака, голову вверх поднимая, на колени упала, нюхала ковер и вовсе на собаку стала похожа. Проползла вдоль стены, не поднимаясь с колен, задержалась в углу. Вынюхивала все что-то и наготой своей наслаждалась.

Нет, ничего не могла она найти, поднялась на ноги и еще раз оглядела комнату. Увидала сундук господина и обрадовалась. Там было то, что способно ей помочь. Сундук на хитрые замки заперт, но девушка знала, где ключи – в кошеле, вместе с его мечом на поясе, висевшем на изголовье кровати. Золото, золото, серебро, перстень! Каков красавец, ах, что за камень. Бывают же такие. Подошла к зеркалу снова полюбоваться, как такой перстень будет на руке смотреться. Нет, не по ней, даже на большой палец велик. Как жалко. Отнесла перстень на место. Взяв ключи, она отперла сундук и откинула крышку. Да, то, что нужно, на месте. Агнес протянула руку и с наслаждением погладила синий бархат.

Ее шар, ее стекло, он здесь. И злой господин теперь не сможет запретить ей глядеть в него.

Схватив синий мешок, она запрыгнула на кровать, вытряхнула шар, стала гладить его, как любимого зверька, и тут же с головой полетела в него, улыбаясь и подрагивая всем своим стройным телом. О Провидение, сколько тут всего интересного, весь мир был в нем, но сейчас ее интересовало только одно, вернее – только одна. Та, которая послала ее господину страшное послание.

Агнес быстро вертела шар в руках, ища то, что нужно, иногда встряхивала его, но все это длилось недолго. Вскоре оторвала взгляд от стекла, нежно положила шар на перину и слезла с кровати. Подошла к изголовью, просунула руку между стеной и кроватью и заулыбалась. Вытащила оттуда старую, черную иглу, засмеялась:

– Попалась.

Аккуратно положила ее на комод, стала быстро одеваться, затем спрятала шар в мешок, а мешок в сундук. Заперла его, положила ключи в кошель Волкова. Все. Оглядела покои, подошла к господину:

– А такой вы мне больше по сердцу.

Снова засмеялась, еще раз лизнула его в щеку и вышла.

Шла она скорым шагом через залу обеденную, где и богатые гости сидели, и люди Волкова. Все ее взглядами провожали. Прошла на кухню – туда, куда господа и носа не кажут, нашла самый большой очаг с самым ярым пламенем и, встав с огнем рядом, сломала иглу. Та разделилась легко, прогнившая была, неровная. Обломки Агнес кинула в огонь и с рук что-то невидимое стряхнула в огнь, сказала тихо:

– Все, что желала, пусть тебе воротится.

Улыбалась довольная и пошла с кухни прочь. Никто из поваров или поварят даже не глянул в ее сторону, словно не было ее на кухне. Пришла в залу, села за стол к людям Волкова, кивком головы поздоровалась и сказала:

– Господин проснется скоро, велите похлебку ему делать пожирнее, а ты, Ёган, воду готовь, грязен он так, словно слуги у него нет.

Монах поднялся радостный, снова думал обнять девушку, но та отстранилась и даже руку выставила от такого. Еще когда нет никого – ладно, а тут при людях не вздумай даже. Девок деревенских обнимай, они против не будут.

Но Ипполита это не огорчило. Все вскакивали и шли за ним в покои господина, но сначала ей кланялись. А она гордая, даже кивком головы не отвечала. Не ровня она им, чтобы Сычу да Ёгану кланяться.

А как убежали все наверх, девушка осталась одна, заметила настороженно смотрящего на нее распорядителя и поманила его пальцем. И спесивый распорядитель побежал к ней, на ходу