не жила в войну, – мягко произносит она. – И не знаешь, каково это было. Я надеюсь, тебе никогда не придется стать свидетелем насилия, жестокости. Спроси свою мать. Мы должны были защитить тебя от этого. Если бы люди узнали, что твой отец – бош, тебя бы затравили, даже ребенка. Но чтобы наша легенда сработала, все должны были притворяться, особенно ты. И ложь себя оправдала, не так ли? У тебя было беззаботное, мирное детство. – Суазик учащенно дышит, как будто совершенно обессилела после своей короткой речи.

Жозефина чувствует, как ее губы сжимаются в жесткую линию.

– Беззаботное, мирное детство? По-твоему, это то, что у меня было? – Она смахивает слезы. – Я была одинока. Мне казалось, люди шепчутся у меня за спиной, и я не знала, почему. Я думала, что со мной что-то не так.

– Что? Но ты никогда ничего такого не говорила.

– Никто никогда ничего не говорил! Но со мной было что-то не так, разве нет? Я просто не знала, что именно. – Она делает паузу. – Люди знали, верно?

– Нет! Мы не говорили об этом ни одной живой душе. – Суазик испускает долгий вздох. – Я полагаю, люди делают собственные выводы, когда видят голубоглазого, светловолосого ребенка, родившегося в 1945 году. Без отца.

– Мне никогда не приходило в голову, что мой отец – немец. Я просто проглотила вашу ложь. – Жозефина утыкается в носовой платок, заглушая всхлипывания. – Я все равно не понимаю, почему ты приютила нас.

– Мой брат Янник попросил меня.

– Выходит, ты даже не хотела этого?

Суазик отрицательно качает головой.

– Поначалу – нет. Но когда ты родилась, во мне что-то дрогнуло. Янник знал, что так и будет. Казалось, он всегда чувствовал, что нужно людям, прежде чем они сами это осознавали. – Она колеблется. – Он знал, что я полюблю тебя, как дочь. – Ее голос срывается на слове «дочь».

– Но это был не мой отец. – Жозефина говорит медленно, набираясь смелости сказать то, что считает важным. – Не он убил твою дочь. – Ну вот, она это сделала. Ступила на запретную территорию. С затаенным дыханием она ждет ответа Суазик. Воздух вокруг сгущается, когда Суазик медленно выдыхает, но не произносит ни слова. Жозефина откашливается.

– Это была не его вина.

Суазик возвращается к прерванному занятию. Не поднимая глаз, она сворачивает газету с горохом и швыряет кулек в раковину, после чего поворачивается к Жозефине.

– Да, это не твой отец арестовывал Мирей, и не он пытал ее на допросах, а потом убивал, но он был частью этого. Он принадлежал к ним – к нацистам. Все они, все до единого, виновны.

Жозефине невыносимо видеть полыхающие обидой и болью глаза Суазик. Она опускает взгляд, стыдясь того, что заставила Суазик вспоминать все это.

– Они три дня держали Мирей в застенках. – Голос Суазик хриплый, прерывистый. – Целых три дня.

Жозефина тяжело сглатывает, вытирает глаза и подходит к Суазик. Обнимает ее и крепко прижимает к себе, как будто развалится на части, если отпустит.

– Она молчала, – шепчет Суазик сквозь слезы. – Она не сказала им ни слова.

Жозефина не отпускает Суазик, когда женщину сотрясают конвульсии, лишь крепче прижимает ее к себе. Она знает эту историю. Знает, как ее дочери зашили рот, прежде чем повесить на мясницком крюке. И она понимает, что некоторые вещи нельзя простить. Никогда.

Глава 73

Бретань, 7 июля 1963 года

Себастьян

Себастьяну следовало бы захватить с собой свитер; ранним вечером прохладно, ветер хлещет нещадно, швыряя в лицо острые песчинки. В любом случае, должно быть, пора возвращаться. Суазик готовит ужин. Он бы не удивился, если бы она подсыпала что-нибудь ему в тарелку; ее враждебность – на грани животной антипатии. Слава богу, что он забронировал номер в отеле на ночь; хорошо бы еще и ужин пережить. Он делает это только ради Жозефины и знает, что Суазик – тоже.

Он направляется обратно к коттеджу. Открывая кухонную дверь, он видит, что Жозефина и Суазик стоят возле раковины, прижавшись друг к другу. Обе в слезах.

– Что-то случилось? Элиз? – в отчаянии спрашивает он. – Что с Элиз?..

– Нет никаких новостей. – Жозефина отстраняется и смотрит на него влажными глазами.

Здесь, в их доме, ему не место. Лучше уйти.

– Извините, я помешал, – говорит он. – Не беспокойтесь насчет ужина, я не голоден. Наверное, я пойду.

Никто не отвечает.

– Я вернусь утром. – Не говоря больше ни слова, Себастьян поворачивается и уходит.

Утром он встает рано и прогуливается по пляжу, прежде чем отправиться в коттедж. Он думает о возвращении домой, в Ковентри, где в нем так нуждаются. Он повидал Элиз, но больше ему здесь нечего делать. Они жили без него все эти годы, справятся и теперь. Он останется еще на одну ночь, а потом уедет. Он всегда сможет вернуться, когда Элиз выйдет из комы. Вот как надо думать – она обязательно очнется.

Он добирается до коттеджа и уже готов постучаться в кухонную дверь, когда та распахивается, ударяя его по носу. Перед ним стоит Суазик.

– Извините, – бормочет она. – Я сегодня припозднилась, бегу к коровам. – Она выдерживает паузу. – Кофе на плите, если захотите.

– Merci. – До сих пор это ее самый длинный монолог. – Вам помочь? – вырывается у него.

Она смотрит ему в глаза.

– И что вы знаете о коровах?

– Я работал на ферме в Англии.

Она выглядит удивленной.

– Если хотите, – наконец произносит она ворчливо, словно давая понять, что вынуждена мириться с его присутствием.

Себастьян следует за ней к коровнику, радуясь возможности хоть чем-то занять свои руки. Они заходят внутрь, и она передает ему маленький деревянный табурет для доения. Себастьян ставит его рядом с коровой и садится; табурет такой низкий, что приходится прижимать колени к груди. Он согревает руки своим дыханием, затем кладет пальцы на вымя и осторожно потягивает соски. Корова громко мычит, но молоко струится в ведро. К Себастьяну возвращается прошлое, все то время, что он провел в Англии, пока Элиз одна воспитывала Жозефину, считая его погибшим.

Погруженный в свои мысли, он почти забывает, где находится. Из забытья его выводит голос Суазик за спиной:

– Думаю, больше она не отдаст сегодня. – Себастьян прерывает дойку и поднимает глаза. Суазик изучает его со странным выражением лица. Наконец она заговаривает:

– Моя мама всегда говорила, что нельзя сильно ошибиться с мужчиной, который умеет доить корову.

Лицо Себастьяна расплывается в улыбке, и вот он уже хохочет. Здоровый смех – что может быть лучше? Вскоре до него доходит, что Суазик смеется вместе