часто воспринимается скептически и иронически (сюжет «По щучьему велению»), означает связь героя с анимистической стихией, с фантастическими существами сказки, за которыми стоят силы патриархального рода. В этом проявляется специфика волшебной сказки, отражающей историческую силу и вместе с тем слабость создавшего ее патриархального крестьянства. Для бытовой и волшебно-героической сказки, а тем более для героического эпоса характерен активный герой. Поэтому и «дурачок» в бытовой сказке активен, а его дурачество — только личина, которая вводит окружающих в заблуждение.

Заключение

Отдельные элементы сюжета, мотивы волшебной сказки, унаследованные от первобытного фольклора, восходят к родовому быту и связаны с первобытным мировоззрением (анимизмом, тотемизмом, магией и т. п.). Тем не менее как художественный жанр, как явление искусства, сказка порождена не родовым обществом, а его распадом. Сказочная эстетика формируется на почве народно-демократической оценки разложения первобытнообщинного строя, на почве критики складывающихся классовых антагонистических отношений.

Идея демократического равенства и вера в неограниченные возможности человека из народа пронизывает сказку — самый демократический жанр фольклора. Превращение первобытных легенд, проникнутых мифологическими представлениями и часто имевших «практическую», магическую цель, в волшебную сказку было переворотом, означающим рождение искусства с присущими ему закономерностями. В непонимании этого заключалась ошибка большинства фольклористов, подходивших к сказке с чисто этнографической точки зрения.

Волшебная сказка унаследовала от первобытного фольклора, во-первых, ряд мотивов, конкретный материал, из которого она в значительной степени создана, и, во-вторых, — форму. Создатели народной волшебной сказки уже не мыслили мифологически (мифологическое мировоззрение видит активные силы вне человека, приписывает их духам), но активность чудесных сил, оборотной стороной которой является относительная пассивность героя-человека, легла в основу художественной формы волшебной сказки. Чудесные силы в сказке являются в конечном счете фантастическим воплощением сил коллектива, выражают веру в победу справедливости, а их счастливый конец — характерная черта сказки — не результат веры в магическую силу слова, а выражение гуманистического оптимизма.

Указанные особенности составляют специфику волшебной сказки в отличие от бытовой.

Рождение сказки из недр синкретического первобытного фольклора выразилось в оформлении сюжета и появлении образа героя. Сюжет начал развиваться на почве первобытной легенды, но оформился как эстетическая категория только в художественной сказке. Он сложился из старых чисто «этнографических» мотивов первобытной легенды и из цикла новых социально-бытовых мотивов, определяющих облик героя.

Первобытная сказка сосредоточивает внимание на мифологизированной природе, и образ человека играет в ней подчиненную, второстепенную роль.

Герой художественной сказки — не мифическое очеловеченное божество, как до сих пор считают многие фольклористы и филологи. Он порожден конкретной социальной действительностью. Это не бог, не шаман, а социально обездоленный член первобытной общины, лицо, исторически обездоленное в результате распада первобытнообщинного строя, отказа от первобытного материального и духовного равенства. Сказка называет своего героя сироткой, падчерицей, младшим сыном потому, что именно эти фигуры были исторически обездолены в процессе разложения первобытного общинно-родового строя, перехода от рода к семье. Сиротка становится центром формирования сюжета волшебной сказки у тех народов, у которых распад классического материнского рода был уже распадом родовой системы в целом.

Переход от общинно-племенного производства и распределения к патриархальной или даже малой семье как производственной ячейке поставил сиротку вне коллектива. Этнографические данные свидетельствуют о том, что в таких условиях сиротка попадал в положение социально низшего, подобное положению патриархального раба.

Младший сын становится в центре формирования и развития сюжета волшебной сказки у тех народов, которые переживали разложение патриархального рода, патриархальной большой семьи. В процессе распада семейной общины и общинной собственности, при семейных разделах, выражавших этот распад, узурпаторами общинной собственности выступали обычно старшие братья, а младшие оказывались обделенными. Появление частной собственности приводило к майорату, а в народном сознании не стерлось еще воспоминание об архаическом минорате; делались попытки укрепить минорат, использовать его как тормоз против разделов. Поэтому обездоленный младший сын был окружен в сказке ореолом героя, а старшие сыновья изображались эгоистами, нарушившими принцип равенства, порвавшими патриархальную связь членов семьи. Сказка прежде всего рисовала несправедливый раздел наследства между братьями в пользу старших; развивая эту тему, она стала изображать, как старшие братья преследуют младшего, предают, пытаются убить его и т. д., а чудесные силы помогают обездоленному.

Падчерица и пасынок оказались обездоленными в результате перехода от рода к семье, в которой вследствие нарушения эндогамии падчерица часто попадала в положение гонимой, униженной служанки мачехи, принадлежащей к чужому роду.

Семья в сказке есть в сущности обобщенное выражение большой патриархальной семьи. Поэтому, изображая героя или героиню жертвой разлада в семье и семейной тирании, сказка рисует процесс разложения родового строя. Мотивы младшего сына, сиротки, падчерицы, вообще бедняка и т. п. — социально-бытовые мотивы, выражающие демократическую идеализацию обездоленного.

Соединение социально-бытовых мотивов, отражающих в конечном счете разложение первобытнообщинного строя, со старыми мотивами, восходящими к различным сторонам быта и мировоззрению доклассового общества, и представляет собой оформление сюжета волшебной сказки. Эти новые мотивы характеризуют героя и его судьбу в социальном смысле, очеловечивают сказку, вносят в нее черты народного гуманизма. Социально-бытовые мотивы обычно обрамляют сюжет, тогда как старые, «этнографические» мотивы составляют его ядро. Таким образом, наблюдается известный парадокс: волшебная сказка тогда становится художественным жанром, когда к фантастическим, мифологическим элементам сюжета присоединяются социально-бытовые мотивы. Они-то и играют главную роль в сюжете, становятся носителями сказочной эстетики, выражающейся в идеализации обездоленного. Старые мифологические мотивы при этом служат идеализации обездоленного. Волшебные силы действуют в сказке из «человеческого», гуманистического сочувствия к обездоленному, которого необходимо компенсировать за обиду, несправедливость. Так как идеализация обездоленного становится ведущей тенденцией сказки, то приобретают популярность вообще все мотивы невинно гонимых, причем даже мотивы обрядового происхождения перерабатываются и развиваются в этом плане (мотив подмененной жены, например).

Мы говорили, что возникновение художественной сказки связано с появлением образа героя. Однако наиболее развитая и специфически эстетическая категория в сказке — сюжет. Образ героя связан с теми или иными его элементами, мотивами и их вариантами. Герой волшебной сказки прежде всего социально обездоленный — крестьянский сын, бедняк, младший брат, сирота, пасынок и т. п. Кроме того, он часто характеризуется как «золушка» («запечник»), «дурачок», «лысый паршивец», «грязный мальчик». Каждый из этих образов имеет свои особенности, но все они содержат общие черты, образующие комплекс «низкого» героя, «не подающего надежд». Отдельным чертам «низкого» героя можно найти многочисленные этнографические параллели, но они не объясняют эстетики «низкого» героя в целом, тем более что в обобщенном виде эта эстетика чужда первобытному фольклору, для которого характерно стремление наделить мифического героя чертами необычными, а не «низкими». Социальной основой эстетики «низкого», не подающего надежд героя является идеализация социально обездоленного. Превращение «низких» черт