Шрифт:
Закладка:
ГЛАВА VII. Руссо-философ
I. ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОГОВОР
За два месяца до публикации «Новой Элоизы» Руссо написал М. Ленипсу (11 декабря 1760 года):
Я навсегда оставил профессию автора. Осталось искупить старый грех в печати, после чего публика больше никогда обо мне не услышит. Я не знаю большего счастья, чем быть неизвестным только своим друзьям… Отныне копирование [музыки] будет моим единственным занятием».1
И снова 25 июня 1761 года:
До сорока лет я был мудр, в сорок взялся за перо, а до пятидесяти отложил его, проклиная каждый день своей жизни тот день, когда моя глупая гордыня заставила меня взяться за него и когда я увидел, что мое счастье, мой покой, мое здоровье — все это ушло в дым без надежды обрести их вновь.2
Это была поза? Не совсем. Правда, в 1762 году он опубликовал и Du Contrat social, и Émile; но они были завершены к 1761 году; это был «старый грех, который нужно было искупить в печати». Правда и то, что позднее он написал ответы архиепископу Парижскому, Женевской консистории, а также на просьбы Корсики и Польши предложить им конституции; но эти сочинения были pièces d'occasion, вызванными непредвиденными событиями. После его смерти были опубликованы «Исповедь», «Диалоги» и «Речи одинокого променера». В сущности, он придерживался своего романного обета. Неудивительно, что в 1761 году он чувствовал себя измотанным и законченным, ведь за пять лет он написал три крупных произведения, каждое из которых стало событием в истории идей.
Еще в 1743 году, когда он был секретарем французского посла в Венеции, его наблюдения за венецианским правительством в сравнении с женевским и французским привели его к замыслу основательного трактата о политических институтах. Два «Рассуждения» были искрами из этого костра, но это были поспешные попытки привлечь внимание преувеличением, и ни одно из них не соответствовало его развивающейся мысли. Тем временем он изучал Платона, Гроция, Локка и Пуфендорфа. Но magnum opus, о котором он мечтал, так и не был завершен. Руссо не обладал упорядоченным умом, терпеливой волей и спокойным нравом, необходимыми для такого предприятия. Ему пришлось бы рассуждать так же, как и чувствовать, скрывать страсти, а не выставлять их напоказ, а такое самоотречение было ему не под силу. Его отказ от авторства был признанием поражения. Но в 1762 году он подарил миру блестящий фрагмент своего плана на 125 страницах, опубликованных в Амстердаме под названием Du Contrat social, ou Principes du droit politique.
Всем известен дерзкий клич, открывающий первую главу: «L'homme estné libre, et partout il est dans les fers» («Человек рождается свободным, и повсюду он в цепях»). Руссо начал с сознательной гиперболизации, ибо знал, что логика обладает мощной virtus dormitiva; он правильно рассудил, взяв столь пронзительную ноту, ибо эта строка стала крылатой фразой целого столетия. Как и в «Рассуждениях», он предполагал первобытное «состояние природы», в котором не существовало законов; он обвинял существующие государства в том, что они уничтожили эту свободу; и предлагал вместо них «найти такую форму ассоциации, которая будет защищать и охранять всей общей силой личность и имущество каждого члена ассоциации и в которой каждый, объединяясь со всеми, сможет все же подчиняться только себе и оставаться таким же свободным, как и прежде… Такова фундаментальная проблема, решение которой предлагает «Общественный договор»».3
Общественный договор, говорит Руссо, существует не как обязательство управляемых подчиняться правителю (как в «Левиафане» Гоббса), а как соглашение индивидов о подчинении своих суждений, прав и полномочий потребностям и суждениям всего сообщества. Каждый человек неявно вступает в такой договор, принимая на себя защиту общинных законов. Суверенная власть в любом государстве принадлежит не какому-либо правителю — индивидуальному или корпоративному, — а общей воле сообщества; и этот суверенитет, хотя он может быть делегирован частично и на время, никогда не может быть передан.
Но что такое эта всеобщая воля? Является ли она волей всех граждан или только большинства? И кого считать гражданами? Это не воля всех (volonté de tous), ибо она может противоречить многим индивидуальным волям. Это также не всегда воля большинства, живущего [или голосующего] в какой-то конкретный момент; это воля сообщества как имеющего жизнь и реальность, дополнительную к жизни и воле отдельных членов». [Руссо, подобно средневековому «реалисту», приписывает коллективу, или общей идее, реальность, дополнительную к реальности его отдельных составляющих. Общая воля, или «общественный дух», должна быть голосом не только ныне живущих граждан, но и тех, кто умер или еще родится; поэтому ее характер определяется не только нынешними желаниями, но и прошлой историей и будущими целями сообщества. Он похож на старую семью, которая считает себя единым целым на протяжении многих поколений, чтит своих предков и защищает свое потомство. Так отец, из чувства долга перед еще не родившимися внуками, может отменить желания своих живых детей, а государственный деятель может чувствовать себя обязанным думать не об одном, а о многих поколениях».]* Тем не менее «голос большинства всегда обязывает всех остальных».4 Кто может голосовать? Каждый гражданин.5 Кто является гражданином? Очевидно, не все взрослые мужчины. Руссо особенно неясен в этом вопросе, но он хвалит д'Алембера за то, что тот различает «четыре сословия людей… живущих в нашем городе [Женеве], из которых только два составляют общество; ни один другой французский писатель… не понял настоящего значения слова «гражданин». «6
В идеале, говорит Руссо, закон должен быть выражением общей воли. Человек по своей природе преимущественно добр, но у него есть инстинкты, которые необходимо контролировать, чтобы сделать общество возможным. В «Общественном договоре» нет идеализации «состояния природы». На мгновение Руссо говорит как Локк или
