Главное — не разрывать контакта взглядов.

— Знаешь, я мечтала с тобой танцевать, чуть ли не с первого раза, как увидела тебя на паркете, — шепчу тихонько, выигрывая секунду передышки, когда Эрик позволяет мне упасть на него, заставляя вытянуться струной от носков,  — кажется, это было на трансляции вашего внутреннего чемпионата. Мы оценивали противников перед Европейским туром и…

— Работай, Змейка, — ухмыляется этот паразит и следующим же движением ставит меня на ноги и толкает вниз, в прогиб, так, чтоб кончики моих волос проскользнули в миллиметре от пола.

Будто в пропасть.

Что ж, работать так работать!

Танго — история о том, как сильно мы хотим друг друга. Как медленно и вдумчиво желаем растерзать партнера, выпустить из него кровь, но доставить ему при этом максимальное удовольствие.

Мы ускоряемся. Как будто в страстном соитии, когда начинают лопаться нити, удерживающие тебя на земле, и ты начинаешь заполняться безумием под завязку.

Сквозь плотную завесу танца, дурманящего мне кровь, слышу восторженные возгласы родни Эрика. Боже, какие же они все-таки экспрессивные…

Мой Змей — царь и бог на паркете, здесь просто нет никого, кто мог бы ему соответствовать, а даже если бы и были — его первенство не оспаривается. А еще он партнер мечты, моей личной мечты — жесткий, придирчивый, стремящийся даже мельчайшие недостатки истребить как явление. И танец с ним — это всегда битва не на жизнь, а на смерть. С собой. Чтобы ему соответствовать.

А уж он-то все делает лучшим образом. Даже если танцует не перед тысячами зрителей, а всего лишь перед своей родней.

Пофиг.

Я-то танцую только для него…

Со всей любовью, со всей отдачей.

Даже когда он толкает меня от себя, заставляя развернуться лицом к нашим зрителям.

Все на максимум, прогиб, сосредоточенность, растяжка, владение собственным телом. Никаких скидок на то, что выступление не публичное. В конце концов, сейчас и здесь Эрик хочет показать, что он во мне нашел. И я сама хочу показать это всем этим темноглазым сеньоритам, что облизывают моего Змея глазами.

Я все отдам ради одного только одобрительного «Прекрасно!», что он шепчет мне в конце...

Три минуты танца, три минуты глубокой страсти… Вечность во время движения, жалкие мгновения — по окончании.

— Эрик, ты перестарался, — хихикает Бьянка, когда мы возвращаемся за столик, — ты так подал Настю, что теперь тебе придется сражаться за её сердце со всеми мужчинами, что еще есть в этом ресторане.

Когда я выходила с танцевального паркета на чемпионатах, я надевала толстенный свитер. Он был моим доспехом от голодных взглядов, что мерещились мне после каждого выступления.

Сейчас моим доспехом служат объятия Эрика, в которых я устраиваюсь, пряча свое смущенное лицо в сгибе его шеи.

Хорошо, что публичные выражения чувств — это не то, что порицается в Италии.

— Ну нет, сестрица, — в тон Бьянке откликается Эрик, — из всех здесь присутствующих мужчин мою Змейку могу заинтересовать только я.

— Ты слишком самоуверен.

Бьянка смеется, а я замираю, будто по моей спине прошлась плетка.

«Из всех здесь присутствующих»...

Оговорочка, однако. Практически обвинение. Очень справедливое.

— Я, пожалуй, выйду, — тихо шепчу я, выпутываясь из объятий Змея, — мне что-то жарковато после танца. 

Без шансов на свободу, Эрик идет за мной, снова встает за моей спиной на веранде, прижимая меня к себе. Пытает меня еще сильнее каждой секундой своего присутствия.

Мне безумно хорошо с ним. Так хорошо, что отдираться от него каждый раз приходится через боль, истекая кровью, и я совершенно не представляю, что бы со мной было без него.

Но ведь есть же незыблемое правило — если ты не можешь выбрать из двух мужчин, значит, ни одного из них ты по-настоящему не любишь.

Я травлюсь этой мыслью уже который день.

То есть вот это все — не по— настоящему?

Земля, пляшущая под ногами от его поцелуев. Взбудораженные мурашки от прикосновений. Сердце, которое тихонько ноет всякий раз, когда нам с ним приходится друг от друга оторваться. Невозможность даже уснуть без его крепкого плеча под затылком.

Но ведь получается что да.

Это ведь не отменяет того, что от поцелуев Эмиля меня болтало как легонькую шлюпку на волнах штормового моря… И того, что после того, как я поставила с ним точку — часть меня будто омертвела, захолодела, перестала чувствовать.

— Давай уедем, — устало роняет Змей, спасая меня от желания прямо сейчас утопиться в этой лазурной лагуне, — я хочу тебя и на пляж. Можно совокупить. Откладывать нельзя ни в коем случае.

И это он говорит буквально после того, как сам изобличил меня.

— А твоя сестра не обидится?

— Мы здесь на три дня. Второй из которых уже кончается. Бьянка прекрасно понимает, что здесь и сейчас ты меня занимаешь больше всего на свете. Мы и так ничего не успеем, так хотя бы отдохнуть-то должны.

Выходные в Италии и вправду утекают сквозь пальцы как вода.

Позавчера мы приехали, я полюбовалась на Катанию из окна машины Леона Лусито, отца Эрика, приехавшего за нами в аэропорт, а через час езды уже слушала причитания сеньоры Софии — его матери, о своей вопиющей худобе. Так плотно, как за тем ужином, меня еще ни разу в жизни не кормили…

Вчерашний день тоже кончился слишком быстро.

Мне показали семейную винодельню Лусито, передававшуюся от отца к сыну, и строго говоря — ожидавшую, пока Змей «напляшется». Если честно, мне стала понятна ирония Эрика по отношению ко многим винам с полок супермаркета. Подозреваю, я сама больше не смогу их пить — после вчерашней-то дегустации…

— Ну что, поехали, моя Змейка? — Эрик шумно выдыхает, сползая губами к моему уху. — Или я тебе так надоел?

— Ты не можешь мне надоесть, — откликаюсь я, констатируя факт, — давай уедем, только я обязательно хочу попрощаться с Бьянкой самостоятельно.

Я соглашаюсь. Я снова соглашаюсь. Совершенно не представляю, как мне заговорить с ним на нужную тему.

И как дышать после.