Шрифт:
Закладка:
– При чем здесь это?
Надо встать. Отойти от нее. Проветрить хотя бы. Башка уже не варит…
Она провела ледяным пальцем по моей заросшей щеке.
– Тебе это нужно.
Кожа пылала, я сам уже весь горел, перестав различать реальность и сон, свои ощущения, страхи, желания. Она не понимает, о чем говорит…
– А тебе? – Я сгреб кулаками простынь по обе стороны от ее лица. – Я же тебе обещал. Обещал. – Последнее слово я выдохнул ей в подбородок.
Холодные руки снова коснулись предплечья. Мне и самому хотелось наконец прикоснуться к ней – и отпустить то страшное, горькое, что мучило меня последние годы.
Почему-то вспомнилось, как она сказала Эдгару в той усадьбе: «Давай».
– Не бойся, – шепнула Вера так тихо, что я уже не знал толком, голос звучит наяву или только в моей голове.
Невыносимо хотелось зарыться носом в ямку между ее ключицами, вдохнуть наконец ее запах, смешанный со стужей и свежестью.
Вера. Вера, Вера…
Я задрал ее руки над головой. Едва заметно, не отрывая от меня взгляда, Вера кивнула.
Давай.
Пальцы обхватили ее тонкие запястья. И крепко сжали.
Эпилог
Тёма
Время в небытии течет иначе. Я понял это, когда заметил новые морщины на лице у мамы. Мне казалось, прошло совсем немного времени, но она заметно постарела.
Мама, мама… Думаешь, мне нужна жизнь, за которую ты отдала свою?
Лучше бы ты меня отпустила, а не заперлась на два года в избушке с книгами и снадобьями. Что, чувство вины замучило? Поздновато. Тебе всего-то и надо было, что не отдавать меня на воспитание фанатику. Однажды я не сдержался – в ответ на его угрозы повторить наказание сам взял сигарету, раскурил и со словами «Смотри» начал тыкать себе в предплечье. Думаешь, почему Спартак так хотел срезать именно дракона? Татушка закрывает шрамы от сигарет, которые я тогда на себе оставил.
Я знаю, что ты была против. Но он все равно осуществил бы задуманное. Домик давно принял Спартака за своего – он же сделал в нем мебель. Ему не нужно было твое согласие, чтобы проникнуть внутрь.
Иногда я заглядывал к нему. Садился напротив и наблюдал. Противно было смотреть, как искренне он просит Господа о спасении моей души и душ Веры и Антона. Знала бы эта дурочка, кто живет у нее через стенку.
Маленькая наивная Вера… Подглядывать за тобой было занятно. Мне даже немного нравилось, как ты по мне убивалась. Как винила себя в создании Эдгара. Хочешь правду? Я по нему скучаю. По нему и по снам, которые он мне показывал. Их же тоже ты придумала? Двухэтажный деревянный дом, хромая кобылка в конюшне, девушка в сарафане, которую я – точнее, он – изнасиловал. Вот это у тебя фантазия, милая. А с виду такая невинная.
Я-то знаю, какая ты на самом деле. Жестокая. Эгоистичная. Сначала забрала у меня Эдгара. Потом жизнь. Даже не представляешь, Вера, как часто я стоял у тебя за спиной, клал руки на шею и мечтал, что однажды сожму на ней пальцы.
Ну ничего… Вы же оживить меня собрались.
Я это понял после разговора мамы со странным типом. У того были необычные глаза: вместо зрачков – струйки пара. С губ не сходила дурацкая улыбка. Мама спросила, может ли обменять свою жизнь на мою, а тип ответил, что попробовать-то она вправе, только он ничего не обещает.
Мне хотелось заорать ей в лицо: «Отпусти!!!» Но мама меня не видела. А потом пришла ты. Страшная-престрашная Зима. Я радовался, видя, что Спартак целится тебе в спину. Он выстрелил почти вовремя…
Знаешь, что было его последним словом? «Прости!»
Прости!
Что вам с этого прощения? Какой от него толк, когда дело уже сделано? Вы так боитесь осознать содеянное, что только и блеете: «Прости! Прости!» Как насчет вообще не делать того, за что придется извиняться?!
Мама умерла быстро. Я обшарил все уголки мира, до которых мог дотянуться, но так и не нашел ее душу.
Значит, я теперь один.
Мое тело уже не в избушке, а в крошечной комнате. Тут нет окон – только кушетка и компьютерный стол. В соседнем помещении кабинет. Иногда я подглядываю за его владельцем. Важный. Зовет себя черным магом.
Интересно, он тоже будет меня оживлять?..
* * *
Вера
Впервые за несколько лет я ехала на метро.
Поезд грохотал между станциями, вдалеке раздавался низкочастотный вой, от которого закладывало уши. Он больше не пугал меня. Потолок не грозил обрушиться, вдалеке не мерещились сирены. Страх исчез – как и почти все знакомые мне эмоции.
Было около десяти утра, и вагон выглядел полупустым. Напротив меня сидел кудрявый мальчик с мамой и, болтая ногами, играл в какую-то игру на телефоне. Его сердце билось ровно, а вот мама явно нервничала – ее пульс зашкаливал. Перед выходом мальчик поднял на меня глаза, равнодушие во взгляде сменилось удивлением. Я улыбнулась. Что, малыш, никогда не видел людей с белыми волосами?
Я вышла на Тверской. Тут же запуталась в выходах и поняла, как давно я не была в городе. Несмотря на конец октября, Москва была заледеневшая и скользкая от застывших луж. Люди кутались в куртки и пальто, подтягивали шарфы к обветренным лицам, щурились от бледного света. В воздухе пахло приближающейся зимой. Эта мысль впервые за день отозвалась во мне радостным предвкушением.
Скоро придет мое время.
Карта в телефоне вела сначала вдоль дороги, потом в переулок, и еще в один, пока я не оказалась перед старинным зданием из белого кирпича. На стеклянных раздвижных дверях значилось «Деловой центр». Я шагнула внутрь. Лифт не работал – пришлось идти по лестнице пешком. Мышцы глубоко внутри отзывались тянущей болью на каждый шаг.
В приемной было пусто, только Маргарита что-то увлеченно строчила за компьютером – и оторвалась, лишь когда я уже почти открыла дверь кабинета.
– Вера Александровна, там посетитель!
– Очень жаль.
В кабинете напротив Аскольда сидела женщина с короткими волосами и круглым лицом. Она вскинула брови и почему-то привстала, когда я вошла.
– Вы кто?!
Я глянула на Аскольда. Он настороженно наблюдал за мной, длинными пальцами подперев подбородок.
– Аскольд! – требовательно позвала клиентка.
Он с трудом оторвал от меня взгляд.
– Прошу меня простить. Вы могли бы подождать в приемной?
– В каком смысле?!
– Маргарита о вас позаботится. Мы обязательно продлим наш сеанс.
Презрительно фыркнув, женщина все-таки вышла. От меня она
