Шрифт:
Закладка:
Коль, теперь готовый и жаждущий личной встречи на высшем уровне с советским лидером, начал накапливать дойчмарки. Сначала, в начале июня, это были 5 млрд немецких марок в виде кредитов от западногерманских банков – предложение, на которое Горбачев отреагировал «эйфорически»[681]. 11 июня он направил долгожданное приглашение на встречу в середине июля[682]. Две недели спустя канцлер придумал еще один подсластитель, предложив еще 1,25 млрд немецких марок на покрытие «расходов по размещению» советских войск в течение оставшейся части 1990 г. Сознавая, что восточногерманская марка теперь ничего не стоит, он также позволил советским войскам обменять свои сбережения в полевых банках на западные немецкие марки по выгодному курсу после вступления в силу 1 июля германского экономического и валютного союза[683].
Эти финансовые инициативы пришлись на время острой политической напряженности для Горбачева. XXVIII съезд партии должен был открыться 2 июля. Он столкнулся с проблемой переизбрания на пост Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза (КПСС) перед лицом значительного числа делегатов, которые теперь намерены его свергнуть. Сторонники жесткой линии критиковали его за слабость в решении немецкого вопроса. Генерал Альберт Макашов с горечью жаловался, что «Советская армия без боя сдает страны, которые наши отцы освободили от фашизма». Поэтому Горбачеву и Шеварднадзе отчаянно нужно было показать, что объединение Германии не будет представлять угрозы. На встрече с Бейкером 23 июня советский министр иностранных дел неоднократно подчеркивал важность предстоящего саммита НАТО. Это, по его словам, должно послужить сигналом о том, что Альянс меняется и рождается «новая Европа»: это было необходимо для всей политической позиции Горбачева[684].
Бейкер принял этот разговор близко к сердцу и привел союзников в чувство[685]. В «Лондонской декларации о преобразованном Североатлантическом союзе» от 5 июля говорилось о том, что НАТО превращается в более политический альянс с меньшими вооруженными силами, меньшей зависимостью от ядерного оружия и «регулярными дипломатическими связями» с СССР и странами Центральной и Восточной Европы[686]. Генеральный секретарь НАТО Манфред Уорнер провозгласил: «Холодная война принадлежит истории. Наш Альянс переходит от конфронтации к сотрудничеству. Мы смотрим на Советский Союз и страны Центральной и Восточной Европы как на потенциальных партнеров и друзей». Но, добавил Уорнер, «Европа еще не застрахована от будущих рисков или опасностей». НАТО все еще должна была сыграть важную роль. «Этот Альянс, который внес такой большой вклад в преодоление болезненного разделения Европы, должен в полной мере сыграть свою роль наряду с другими западными институтами в распространении стабильности и безопасности, которые мы предоставляем всем европейским странам»[687]. Другими словами, НАТО становилось меньшей угрозой для Советского Союза, но оно все еще имело важное значение для европейской стабильности[688].
Лондонская декларация НАТО помогла Горбачеву пройти партийный съезд без того, чтобы ему подрезали крылья. Теперь он мог сосредоточиться на предстоящей встрече с Колем.
Саммит должен был начаться в Москве 15 июля. Заранее в Бонне Хорст Тельчик и другие ключевые советники изо всех сил старались принизить ожидания каких-то больших событий, вроде возможного договора о советско-германской дружбе. Непосредственно перед тем, как сесть в самолет, Коль подчеркнул, что это будет сугубо личный визит, а не обычное официальное мероприятие в советской столице. Горбачев пригласил его посетить город Ставрополь, расположенный недалеко от его родины[689].
Тельчик был в восторге: при таком личном жесте советского лидера шансы на то, что этот государственный визит закончится публичным провалом, казались минимальными. Конечно, рассуждал он, приглашение в Ставрополь можно было расценить только как сигнал о том, что русские не будут негативно относиться к переговорам 2+4. Коль тоже был взволнован. Он расценил приглашение Горбачева как свидетельство «хороших личных отношений, которые сложились между ними за последние несколько месяцев», и «несомненно» как сигнал о том, что немецкая политика находится на «правильном пути». Однако канцлер не ждал каких-либо серьезных прорывов в России и думал, что переговоры затянутся до 1991 г. В частном порядке он опасался, что вопрос о членстве Германии в НАТО будет подобен «квадратуре круга»[690].
Фактически визит канцлера был одним из этапов – хотя и самым важным – наступления западного очарования. Советско-германский саммит должен был состояться сразу после визита Уорнера в Кремль. Это был еще один примечательный момент, когда глава НАТО – Альянса, на который в Кремле смотрели как на главного противника, – впервые посетил Советский Союз[691]. И визит Коля состоялся как раз перед поездкой президента Европейской комиссии Жака Делора. Другими словами, миссию канцлера не следует рассматривать как односторонний акт Германии. Она была включена в ряд международных инициатив ключевых западных институтов, с которыми была связана сама Германия.
Коль прибыл в Москву поздно вечером 14 июля на «Боинге-707» немецких ВВС. За ним последовал второй самолет с огромной свитой из представителей прессы и средств массовой информации. Во время полета было много разговоров о том, что это, быть может, самая важная зарубежная поездка канцлера. Что бы ни говорил Тельчик прессе официально, ожидания журналистов были заоблачными.
Советско-германский саммит начался утром в воскресенье, 15 июля, в Москве. Местом проведения был главный Дом приемов Министерства иностранных дел – величественное здание в неоготическом стиле, когда-то принадлежавшее московскому текстильному магнату. На встрече Горбачева и Коля присутствовали только по одному переводчику с каждой стороны и их советники по внешней политике Черняев и Тельчик[692]. С самого начала Коль стремился выйти за рамки формальностей, чтобы создать благоприятную атмосферу и подчеркнуть важность их встречи.
«Это исторически значимые годы, – провозгласил он. – Такие годы приходят и уходят. А эти возможности нужно использовать. Если не действовать, они просто пройдут мимо». Перефразировав знаменитое высказывание Бисмарка, он сказал Горбачеву: «Вы должны ухватиться за мантию истории». Коль пытался передать ощущение уникальной ответственности за формирование будущего, которую им двоим пришлось нести. Он говорил об этом как об «особой возможности» «нашего поколения» – поколения, которое было «слишком юным во время Второй мировой войны, чтобы ощущать личную вину, но, с другой стороны, было достаточно взрослым, чтобы осознанно пережить те годы». Теперь, сказал он, их долг использовать открывающиеся перед ними возможности, чтобы изменить мир. Горбачев вторил чувствам Коля, сказав, что он хотел, чтобы они воспользовались «открывшимися большими возможностями», приняв «идею единого мира за отправную точку». Он сказал канцлеру, что развитие советско-германских отношений для него столь же важно, как продолжающаяся «нормализация отношений с Соединенными Штатами». Коль и Германия были возведены, по крайней мере в представлении Горбачева, в положение ассоциированной сверхдержавы[693].
Встречи в
