В цеху на оглушительный стук металла то и дело накладывался барабанный бой: каждая новая партия стали из печи становилась теперь то «антиревизионистской сталью», то «антиимпериалистической сталью», то «сталью верности». Закончив выплавку, народ бил в гонги, стучал в барабаны и с песнями и плясками шел рапортовать об успехах председателю Мао. Отрапортовав об успехах, можно было целый час или два праздновать успехи, а значит, целый час или два не работать. В этой суматохе Чжан Цзянь пытался расслышать голоса в своем сердце: вот бы отколотить Дахая до полусмерти. Но как больно будет тогда Дохэ… Знай близнецы, кто на самом деле их мать, такая мерзость никогда бы не случилась.

В цех откуда-то притащили целую гору красного шелка, повсюду висели разноцветные тканые шары, даже подъемный кран украсили четырьмя алыми шарами из шелковых ниток. Сердце Чжан Цзяня болело о Дохэ: живет всю жизнь, мать — не мать, жена — не жена. Узорные шелковые ленты то взмывали ввысь, то снова опадали, динамики ревели: «В море полагаемся на кормчего!» Вот в цех зашла группа людей, явно не рабочие. Со своего крана Чжан Цзянь увидел, что во главе идет как будто Сяо Пэн. Точно Сяо Пэн.

Сяо Пэн был командиром заводского отряда цзаофаней. Сегодня он собирался отправить председателю ЦК партии товарищу Мао Цзэдуну поздравительную телеграмму, сообщить, сколько «стали верности» их завод выпустил сверх нормы. Каждый рабочий должен был прослушать текст его телеграммы.

Сяо Пэн заметно возмужал. Чжан Цзяню впервые захотелось поговорить с ним о Дохэ: если Сяо Пэн по-прежнему ее любит, пусть уводит с собой. Бедная Дохэ хотя бы замужем поживет, а может, еще и родит. Чжан Цзянь знал Сяо Пэна много лет и видел, что человек он порядочный.

Сяо Пэн пожимал руки рабочих, как настоящий командир. Он был одет в поношенный камуфляжный комбинезон синего цвета; узкий в талии комбинезон напоминал военную форму. В разгар лета в цеху было жарко, как в плавильной печи, но Сяо Пэн, уважая правила, каску не снимал. Он сказал, что все потрудились на славу, что пролетариат — самый верный революции класс. Еще сказал, что не может отблагодарить товарищей чем-то стоящим, но все равно пришел не с пустыми руками. На этих словах командир шагнул в сторону и выкатил в круг передвижной ящик для мороженого, обошел всех рабочих и каждому вручил по два эскимо.

Все сокровенные слова, которые хотел сказать Чжан Цзянь, разом исчезли. Он-то думал, что Сяо Пэна тоже с души воротит от партсекретаря с его морсом из чернослива. Чжан Цзянь стоял позади всех и мог незаметно уйти, но стоило ему сделать два шага, как Сяо Пэн окликнул:

— Мастер Чжан, спасибо вам за работу! Погодите немного, потолкуем!

Ящик мороженого превратил жгучее желание поговорить с Сяо Пэном в страх перед этим разговором. Чжан Цзянь не знал, можно ли считать эскимо Сяо Пэна попыткой купить рабочих и так ли она отвратительна, эта попытка, но в ту минуту ему хотелось одного: сбежать и ничего не видеть. Не обращая внимания на пристальный взгляд Сяо Пэна, он вышел из цеха. Завернул в туалет и просидел там просто так полчаса. Когда вышел, сослуживцы передали, что его мороженое уже съели и командира за него тоже поблагодарили.

Руководство металлургическим комбинатом все время переходило из рук в руки, на заводах царила полная неразбериха, и работа стояла уже несколько месяцев. Чжан Цзянь научился у товарища из соседнего дома разводить голубей. В тот день он с Эрхаем и Чернышом вышел гонять голубей и увидел молодого человека в форме ВВС: осматриваясь по сторонам, офицер шел в их сторону.

Сам не зная зачем, Чжан Цзянь остановился и стал ждать, когда молодой человек свернет с дороги на тропинку к их дому. Ему откуда-то было известно, что военный пойдет именно их тропинкой. Молодой человек повернул к ним, глянул на табличку с номером дома, до того закопченную дымом и завешанную лозунгами, что ее почти не было видно, и спросил Чжан Цзяня, на каком этаже будет квартира номер шестнадцать.

Эрхай сияющими глазами уставился на молодого офицера.

— Вы к кому? — спросил Чжан Цзянь.

— Моя фамилия Ван, я ищу семью девочки по имени Чжан Чуньмэй, они ведь здесь проживают?

Чжан Ган больше не мог скрывать от офицера своего почетного звания младшего брата Ятоу и затараторил:

— Чжан Чуньмэй — моя сестра! А это мой папа!

Офицер пожал руку Чжан Цзяню. Чжан Цзянь сразу понял, что гость принес новости, о которых непросто рассказать родителям. Он смотрел прямо в лицо молодому офицеру, не отводя взгляда, чтобы тот понял — Чжан Цзянь человек сильный, все вынесет.

— Со здоровьем у товарища Чжан Чуньмэй все в порядке, можете не беспокоиться, — начал офицер.

Неужели он принял сдержанность Чжан Цзяня за страх? Главное, что Ятоу жива и здорова, все остальное нам нипочем.

— Но ситуация непростая, — офицер смотрел на Чжан Цзяня с тем особым блеском в глазах, который редко встречается у гражданских.

Чжан Цзянь велел Эрхаю идти домой и сказать матери, пусть заварит чаю, приехал гость из училища Ятоу.

— Я хотел бы сначала рассказать вее вам, а то матери бывают слишком впечатлительны, А если вы посчитаете, что жена сможет справиться с этими новостями, я и с ней поговорю, время терпит. Как скажете?

Чжан Цзяню стало не по себе. Что за бабские манеры у этого офицера? Есть что сказать — выкладывай, хорош резину тянуть! Он резко махнул Эрхаю, чтобы тот оставил их наедине, а сам присел на корточки. Офицер тоже опустился на корточки, сидел он так же крепко и твердо, как Чжан Цзянь. Видно, тоже вырос на Севере, сиживал на корточках под стрехой, на которой развесили сушиться чеснок с кукурузой, попивал кашу из кукурузного жмыха.

Когда Эрхай ушел, офицер протянул Чжан Цзяню сигарету. Чжан Цзянь отмахнулся. Второго такого рохли, как этот офицер, во всем свете не сыщешь.

— Дядюшка, я приехал, чтобы выяснить как можно больше про детство Чжан Чуньмэй.

С чего же тут начать, подумал Чжан Цзянь.

— Она всегда была хорошей девочкой, хоть десять человек спроси — никто о ней дурного слова не скажет.

— Замечали у нее признаки каких-либо психических отклонений?

Чжан Цзянь ничего не понял. Не могла же Ятоу умом тронуться?

Офицер закурил и начал рассказ. Когда Чжан Чуньмэй прибыла в планерное училище, о ней тоже никто дурного слова не мог сказать,