Мы вышли на двор. Впереди тянулись луга, покрытые стадами и расставленными то здесь, то там карачаевскими кошами[343]. Собирался дождь.

«Обходя эти места, – продолжал Пётр Петрович, – невольно вспоминаешь грустную историю горских войн, особенно начало 20-х годов прошлого века, когда мы стали действовать против левого берега Кубани, по бухарестскому миру 1812 года оставшегося за Турцией и заселённого черкесами. Нашими войсками руководил генерал Власов. 2 февраля 1826 г. он напал на черкесов и сжёг 17 аулов и 119 хуторов. “Набег черноморцев на Кубань произвёл на черкесов потрясающее впечатление”, – пишет военный историк. За это Власова вызвали в Петроград и предали суду[344]. Но этим всё же была начата система, прозванная системой Ермолова[345], система выселения горцев на плоскость или, чаще, в Турцию и колонизации склонов хребта казаками… Однако этим умиротворение не было достигнуто, и в последние годы правления Ермолова мулла Магомет[346] провозгласил в Дагестане газават, положив начало мюридизму[347]. Ожесточение затянуло на тридцать лет борьбу, похитившую у нас множество людей и сил. И здесь, недалеко от места, где мы с вами говорим, разыгрались последние акты драмы. В 1864 г. ещё не покорившиеся племена убыхов и хакучей были загнаны в горы и блокированы; наставший голод заставил их сдаться и уйти в Турцию… Вот прошлое, нередко мешающее нам. Вам неожиданно было встретить наш оазис среди карачаевцев: редко русские приходят сюда для работы. Но и мы, одни из немногих, несмотря на нашу настойчивость, встречаемся с помехами, отнимающими у нас более сил, чем само дело. Потому тут нас тоже мало, так часто приходится бросать начатое и возвращаться в Россию».

Ливень заставил Петра Петровича войти в дом. Я же отправился вниз к кошам. Поздно вечером я приехал в сыроварню с горцами, доставившими молоко. Пётр Петрович спал. Утром, с зарёю, мы покинули сыроварню, направляясь к югу. Вскоре мы увидели громаду Минги-тау с её ледяными грудами и я вспомнил Артюра Рембо:

Эрзерум[349]

I

14 февраля, на пятый день пути из Тифлиса, показался Хасан-Кала[350]: в снежный, брошенный на Пасынскую равнину[351] саван вбился тёмный клин, увенчанный тройным рядом воздвигнутых генуэзцами крепостных стен. Промёрзший путь, ослепительный от солнца, в ухабах и комках глины, запружен обозами и таратайками, попутными и встречными. Несколько всадников, опустив повода, обгоняют галопом фуры – и сбруи разгорячённых лошадей унизаны мёрзлыми кружевами. Предместье оживлено. На площади караваны верблюдов, солдаты толпятся, ожидая очереди у серных бань, славных пятидесятиградусными источниками; сидя на корточках, стирают бельё в кое-где скинувшей лёд реке. Стая бездомных собак бродит вокруг складов, поминутно пугаемая выстрелами. В ответ вороны, каркая, покидают жидкие деревца, приютившиеся на берегу Кала-Су. Под крепостью кладбище.

Улицы города узкие, грязные, запружены телегами. Глинобитные дома разорены, без крыш, без дверей. Полсотни уцелевших строений (из трёх тысяч) тщательно занумерованы. Местами пооткрывались лавочки, где застенчивые персы продают солдатам хлеб и папиросы, отказываясь принимать бумажки. Дом каймакама[352] выгорел. Рядом, в переулке, соединённая с домом особым ходом сырая тюрьма, крытая пирамидальной крышей. В стенах железные стержни; к стержням прикреплялись надетые на узников ошейники. Есть кандалы, орудия для завинчивания ногтей. Но теперь стены тюрьмы украшены сосновыми ветками, привезёнными с хребта Соган-Лу, и флагами: тут помещается чайная Союза городов. Столы заняты. Заведующая чайной сестра М., показывая памятники турецких тюремных порядков, говорит: «не правда ли “Le jardin des supplices” Октава Мирбо?»[353]

Дом, где отвели комнату корреспонденту, – обычный турецкий дом, двухэтажный, с узенькой, непрочной, крашеной суриком лестницей, с амбаром и женской половиной внизу. Женскую половину можно узнать по окнам, помещённым под самым потолком. В стенном шкафу пачки турецких патронов.

Северная часть города стиснута двумя возвышенностями. Унавоженные переулки ведут к крепости наверх скалы. Из домов выглядывают лишь пушистые кошки местной породы да лают овчарки. За полуразвалившимися воротами нижняя дверь зáмка. В конце двора обрыв. Внизу хмурый Хасан-Кала, неоживляемый гамен[354] предместья, поднял к небу минареты. Как на ладони Пасын, военная арена, расстилался в направлении от хребта Дэве-Боюна до щели Хоросана, заваленное снегом дно высохшего озера. Один из пролётов моста, соединявшего Запад с Востоком, чудесно-плодородный Пасын, видел вереницы народов, здесь же частью оседавших. До войны в нижней и верхней казах[355] насчитывалось свыше семидесяти тысяч душ курдов, турок, армян, черкесов, туркменов, лазов, греков, персов, осетин, татар. Но нынче пусты щедро разбросанные сёла. М.Ф. Прайс, корреспондент “Manchester Guardian”[356], стоя над кручей, вслух вспоминает, чтó застал он тут четыре года назад по пути в Тавриз. Кончалось лето, на эрзерумском шоссе гарцевала курдская кавалерия, в полях старались сельчане, кофейни были набиты, и кафеджи, заломив фески, потчевали швырявших лиры купцов, а в сумерки каймакам ездил верхом кататься за город.

Дважды каменные гряды, высотою от 500 до 1 000 метров над дном, перегораживают Пасын, затрудняя движение войск. Хасан-Кала заканчивает кряж, выдвинутый к югу от водораздела Чахыр-Баба-Даги. До предгорья Палан-Токена остаётся около десяти километров. Восточнее простираются два отрога, граница верхне- и нижнепасынской каз, разорванная кёпри-кёйским проходом. Северный, падая от Кузуджана за вершиной Чили-Кель-Даги, переходит в «Белые Пятна» – цепь плоскогорий по южному, поднятому над левым берегом Аракса, через перевал в 2 254 метра идёт дорога на Меджитли-Хыныс.

Первые дни войны отряд генерала Б., захватив налётом Кёпри-Кёй, докатился до Хасан-Калы, но вынужден быть отойти. Прошлогодние установившиеся позиции турок шли по хребту Чахыр-Баба-Даги до Кузуджана, по кёпри-кёйскому гребню до Чили-Гель-Даги, сворачивали на село Азаб-Кей и мимо Хоросана на реку Тархотжу. К началу боёв на левом турецком фланге стояла 18-я дивизия. В Азаб-Кее – 33-я дивизия, на правом берегу Аракса 28[-я] и 29[-я] дивизии, части же 17[-я] и 34[-я] – в тылу в сёлах Чамурли и Кёпри-Кёе. Задачей генерала Юденича[357] было, стремительно прорвав турецкий фронт у Чили-Гель-Даги, укреплявшийся в течение полугода, и, одолев кёпри-кёйский гребень, выйти в тыл Кёпри-Кёю и отбросить турок из тщательно подготовленной и богато снабжённой местности.

Наступление началось с рассветом 30 декабря. Наш правый фланг – отряд генерала В.-П. двинулся из села Хошаба к вершине Коджут, отряд генерала В. из села Сопамера в коридор между склонами Коджута и Чили-Гель-Даги по ала-килисинскому ущелью, отряд генерала Л., занимая фронт от села Ала-Килиси до левого берега Аракса, атаковал Чили-Гель-Даги и Азаб-Кей. Утром В. захватил турецкий кольцевой окоп у горы Кузутжана, Л. – деревушки Сытоут, Мула-Манлык и край азаб-кейской позиции, но после полудня турки сосредоточили на Сытоуте огонь тяжёлой артиллерии из села Каляндара, и правому