— Бай! Это ты? — окликнул его хрустальный женский голосок.

Он замер и медленно, давая себе время, повернулся на его звук, уже зная, кого увидит.

Красивая, словно статуэтка, женская фигурка. Прическа с двумя заколками — простая, но элегантная, подвижное лицо с умными сияющими глазами и маленькими смешливыми губами. Его драгоценная шпилька… Небо, какая же юная! Сколько же лет прошло с тех пор…

— Баоцинь… — Имя ее сорвалось с губ. Непривычно… сложно.

— Бай! — Она подошла совсем близко, заглянула в глаза, прелестно хмуря тонкие брови. — Великий дракон еще помнит свою глупую жену? — и прижалась к его груди, порывисто, искренне.

Он не смог отказаться от этого дара: мягко заключил ее в объятия и лишь на мгновение позволил себе представить, что она и вправду рядом, и не было никогда этих долгих лет. И почти получилось. Лишь одно не давало ему покоя — ее волосы совершенно не имели аромата. Разум его говорил, что они должны пахнуть свежим лотосом и сладковатым рисовым паром. Неужели он забыл его? Или, может, теперь он был связан с другой?..

— Я любила тебя, помнишь? — спрашивала она.

— Да. — До последнего вздоха. Он всегда это знал. Вместе с ней умерла и часть его сердца.

— И ты… Ты тоже меня любил.

— Да. — И это правда. Иногда он хотел, чтобы это было не так. Бесконечным множеством длинных одиноких ночей.

— Тогда почему? — она чуть отстранилась, чтобы встретиться с ним взглядом. Слезы в уголках глаз делали их еще глубже, еще бездоннее. — Почему ты не сдержал своих обещаний? Ты говорил, что защитишь меня, что позаботишься о нашем сыне… Почему, господин мой?

Баоцинь шептала так жарко. Так ждала его ответа. Только что он мог ей сказать?

Вся воля его, все хладнокровие не помогли: он отвел взгляд и вдохнул глубоко и прерывисто, смотря исключительно вверх.

— Прости, — ответил он после долгого молчания, все еще не разжимая рук. — Моя вина, мне с ней жить.

Больше она не спрашивала ни о чем, не ругалась, не плакала, — только смотрела неотрывно, без укора, но с таким сожалением и печалью, что в груди заломило, будто кто каленый клинок провернул. Это длилось так долго, что он потерял счет времени. А когда пришел в себя, Баоцинь уже не было, только на рукавах его и пальцах остался тонкий светлый пепел. Без цвета и запаха.

«Цзя Циньху… Ты хорошо изучил меня… ".

Его мысли были прерваны детским криком.

— Отец!

Он обернулся резко, дернулся. Будто ждал. Конечно, ждал… Ведь это так предсказуемо, и так… невыносимо.

Мальчик десяти лет, так похожий на него самого, сел перед ним и склонился в почтительном поклоне.

— Я так рад тому, что вы пришли, Ваше Величество.

— Встань, МинТао, — голос дрогнул, сын тут же вскочил и поднял на отца встревоженный взгляд.

Ян Байлун шагнул ему навстречу и сделал то, что должен был сделать давно — так крепко прижал к себе, что МинТао от неожиданности охнул — а потом сам опустился вниз перед ошеломленным мальчиком, так чтобы глаза их оказались друг напротив друга. И смотрел в детские глазенки, неожиданно мудрые и понимающие, и все не находил нужных слов.

Какая ирония: он всегда считал своего отца жестоким. И сам многократно превзошел его в этом. Жестокость отца спасла ему самому жизнь. Его жестокость — отняла жизнь у сына.

Маленькая ладонь боязливо коснулась его плеча, а потом — он на миг прикрыл глаза — лица, проводя по щеке так, словно стирала с них что-то.

— Ты ведь знал, что я все слышал. Знал, что я задумал. Ты мог меня остановить, — произнес его сын… или воспоминание о нем. Какая разница? — Но не стал…

— Не стал, А-Мин, — он аккуратно взял пальцы сына в свои. Они оказались мокрыми, и понадобилась целая вечность, чтобы понять, почему.

— И сделал бы это снова?

«Нет, никогда… снова пережить такое? Потерять и его, и большую часть своей души?»

Но МинТао смотрел так, что ложь, даже та, что призвана не туманить разум, а смягчать боль, мучительно сходила с души размоченной коркой, обнажая воспаленную язву.

«Да, А-Мин. Сделал бы. Я не жду, что ты поймешь меня. Но если бы я мог отдать свою жизнь в обмен на твою, то умер бы счастливым».

Слова не прозвучали: есть свой предел и у каменных сердец. Да и было ли оно когда-нибудь таким? Теперь оно ощущалось не холодным твердым сгустком, а истертой, снова срощенной, зарубцованной, покрытой уродливым роговым слоем, но все еще живой мышцей.

Когда детская фигурка исчезла, осыпалась невесомым пеплом к его коленям, он сцепил зубы, чтобы не взвыть от вновь нахлынувшего ощущения потери.

— Какое изысканное блюдо на моем столе, — бывший Император Поднебесной появился из ниоткуда, смахнул рукавом осевшую пыль, и сладострастно облизнул алые губы. — Белый Дракон раздавлен, размяк и льет слезы. Какое унизительное, какое жалкое зрелище. Металл, обращенный в глину. Я в полнейшем восторге.

Посмотри, чего стоят твои усилия — горсть пыли и пепла. Все, до чего ты дотрагиваешься, превращается в прах. Все те, кто имел несчастье оказаться рядом с тобой, мертвы. Да, ты сумел лишить род Цзя защиты Небес, но тебе никогда не стать хорошим правителем. Ты — смерть и разрушение, Ян Байлун.

Слова бывшего императора жгли, вызывали бессильную ярость — до того острую, что хотелось то ли броситься на него и по-звериному разорвать горло, то ли закрыть руками уши, чтобы не слышать всего этого. Но он слушал, слушал липкий довольный голос, проговаривающий вслух те мысли, которые он так старался в себе задавить, и ярость становилась уже похожей на бешенство, остервенелую, исступленную злость… Она захлестнула его — обжигающе-ледяная, словно вода Желтого Источника — поднялась волной оглушительно и резко — и замерла на миг… И в это мгновение он ощутил себя балансирующем на тонком — тоньше шелковой нити — лезвии клинка… По одну сторону этого лезвия — жизнь… неизвестная ему, хранящая в себе новые и новые разочарования, по другую — смерть, обещающая небывалое удовольствие расправы, освобождение от душевных мук и терзаний. Дороги назад не было.

— Я отдал тебе любимую дочь, мою Мэйхуа, — продолжал кривляться Тигр. И у Белого Дракона зачесались когти — так захотелось свернуть ему шею. Но из сумрака проступил новый силуэт — хрупкий до болезненности — маленькая женская фигурка в нежно-розовом нижнем платье. Мэймэй… Распущенные волосы ее черным блестящим водопадом скользили по плечам, рукам, груди. Она боялась его, он помнил это — но