Сердце у меня забилось чаще.

Вялость последней папиной нотации означала «да».

На следующее утро мы с Пег уехали в Нью-Йорк.

Путь затянулся, а все из-за патриотизма Пег: она экономила бензин и тащилась со скоростью тридцать пять миль в час. Но я бы не роптала, даже если дорога заняла бы весь день. Меня переполняла радость от возвращения в любимый город – город, с которым в душе распрощалась навсегда, – и это чудесное чувство я была не прочь растянуть на подольше. Мы еле тащились по шоссе, а восторгу было, как от катания на американских горках на Кони-Айленде. Я была возбуждена, как ни разу за весь прошедший год. Возбуждена, но и встревожена.

Что меня ждет в Нью-Йорке?

Кто меня ждет?

– Ты приняла серьезное решение, малышка, – сказала Пег, стоило нам выехать на дорогу. – Я тобой горжусь.

– А вам правда нужна моя помощь, Пег? – В присутствии родителей я не осмелилась задать этот вопрос.

Пег пожала плечами:

– Я найду чем тебя занять. – Но тут же улыбнулась: – Да ладно, Вивиан, ты действительно мне нужна. Слишком много я на себя взвалила с этой Бруклинской верфью. Я бы и раньше за тобой приехала, но хотела дать тебе время оправиться. После катастрофы лучше выждать, знаешь ли. В том году тебе здорово досталось. Я решила, что тебе нужно время на восстановление душевных сил.

Когда она упомянула о прошлогодней катастрофе, мне стало худо.

– Насчет прошлого года, Пег… – заговорила я.

– Кто прошлое помянет, тому глаз вон.

– Знали бы вы, как я сожалею о том, что сделала.

– Еще бы. Я тоже о многом сожалею. Все сожалеют, детка. И это правильно, но не стоит зацикливаться на чувстве вины. Мы же протестанты, забыла? Преимущество нашей религии в том, что грехи отпускаются. Нам нет нужды вечно корчиться в муках раскаяния. Есть грехи простительные, а есть смертные. Твой – простителен.

– Я не знаю, что это значит.

– Я тоже. Просто прочитала однажды где-то и запомнила. В одном я уверена: за плотские грехи после смерти не наказывают. Наказание за них мы несем еще в этой жизни. Впрочем, ты уже в курсе.

– Мне просто жаль, что я причинила всем столько проблем.

– Раньше надо было думать. Впрочем, на то и юность, чтобы ошибаться.

– А вы ошибались в юности?

– Еще как. Не так ужасно, как ты, но и мне есть что вспомнить.

Она улыбнулась, показывая, что шутит. А может, она и не шутила. Это было уже не важно. Главное, что она разрешила мне вернуться.

– Спасибо, что приехали за мной, Пег.

– Я скучала. Ты нравишься мне, малышка, а если мне кто понравился – это на всю жизнь. Такое у меня правило.

Ничего более прекрасного мне в жизни не говорили. Минуту я грелась в лучах ее слов. Потом радость поугасла: я вспомнила, что не все настолько великодушны, как тетя Пег.

– Я боюсь встречаться с Эдной, – призналась я наконец.

Пег удивленно повернулась ко мне:

– А зачем тебе с ней встречаться?

– Как же иначе? Мы все равно увидимся в «Лили».

– Эдна больше не живет в «Лили», малышка. И не работает. Она готовится к премьере «Как вам это понравится» в театре «Мэнсфилд». Они с Артуром уехали еще весной. Поселились в «Савое». Ты не знала?

– А как же «Город женщин»?

– Ох, малышка. Ты вообще ничего не слышала, верно?

– Не слышала о чем?

– В марте Билли предложили перейти на другую сцену – в театр «Мороско». Он согласился, забрал постановку и ушел.

– Забрал постановку?

– Ну да.

– Забрал «Город женщин»? Отнял его у «Лили»?

– Не забывай, что он сам написал пьесу и сам же ее поставил, поэтому формально она принадлежит ему. Так он рассуждал, когда озвучил мне свои планы. Впрочем, я и не спорила. Сразу поняла, что смысла нет.

– Но как же?.. – Мне не удалось закончить вопрос. «Как же всё и все?» – вот что я хотела спросить.

– Именно, – отвечала Пег. – Как же? А вот так. Это Билли, детка. Что с него возьмешь. Ему предложили хорошую сделку. Ты знаешь «Мороско»? Это театр на тысячу мест. Больше зрителей – выше сборы. Само собой, Эдна последовала за Билли. Спектакль шел в «Мороско» несколько месяцев, пока Эдне не надоело. Она вернулась к своему Шекспиру. На ее место взяли Хелен Хэйс, но это уже не то. Хелен мне нравится, не подумай чего. Играет она не хуже Эдны, но у нее нет изюминки Эдны. Ее ни у кого нет. Гертруда Лоуренс лучше бы подошла на эту роль – у нее есть собственная изюминка, – но Гертруда уехала из города. Вообще-то, Эдне действительно нет равных. Но в «Мороско» все равно аншлаги каждый вечер, и Билли гребет деньги пачками.

Я даже не знала, что ответить. Новости подкосили меня.

– Подбери челюсть, детка, – улыбнулась Пег, – тебя как будто пыльным мешком по голове огрели.

– Но как же «Лили»? И вы с Оливией?

– Да как всегда. Работаем. Снова ставим дурацкие маленькие пьески. Пытаемся привлечь окрестную публику. Но теперь война, стало сложнее. Половина Манхэттена на фронте. И ходят к нам одни бабушки с детьми. Вот почему я согласилась работать для верфи: нам нужны деньги. Оливия была права – впрочем, она всегда права. Она знала, что Билли снова пустит нас по миру. Да и я в глубине души не сомневалась в таком финале. Он еще и наших лучших артистов забрал. Глэдис ушла с ним. Дженни и Роланд.

Она говорила необыкновенно спокойно. Будто предательство и разорение – самые заурядные вещи.

– А Бенджамин?

– Увы, Бенджамина призвали на фронт. Хоть тут Билли не виноват. Можешь представить Бенджамина в армии? Руки пианиста, сжимающие винтовку? Такой талант пропадает зря. Мне больно о нем думать.

– А мистер Герберт?

– О, мистер Герберт все еще с нами. Мистер Герберт и Оливия никогда меня не бросят.

– А Селия? От нее нет вестей?

Это был даже не вопрос. Ответ я уже знала.

– Ни словечка, – подтвердила Пег. – Но я бы на твоем месте за нее не волновалась. У этой кошки еще осталось шесть жизней. Но знаешь, что самое интересное, – продолжала Пег без всякой связи с Селией Рэй, судьба которой явно ее не заботила, – Билли тоже оказался прав! Он же говорил, что мы сможем поставить хит, – и мы поставили! У нас получилось, Вивиан. Оливия не верила, что «Город женщин» ждет успех. Она думала, пьеса провалится,