Затем Шеварднадзе перешел на линию коллективной безопасности, рассуждая на тему «сближения» двух блоков.

Президент США остро отреагировал: «НАТО – это якорь стабильности».

«Два якоря лучше, – с улыбкой ответил Горбачев. – Как моряк, вы должны быть в состоянии понять это».

«И где мы найдем второй якорь?» – спросил президент.

«На Востоке. Пусть наши министры подумают о том, как конкретно это может выглядеть».

Это был типичный маневр Горбачева, пытающегося выиграть время. Он предложил вариант одновременного членства объединенной Германии в Варшавском договоре и НАТО, поскольку, как он многозначительно заявил, «если мы хотим раз и навсегда положить конец расколу континента, военно-политические структуры должны быть синхронизированы в соответствии с объединительными тенденциями общеевропейского процесса».

Буш повторил, что механизм в стиле СБСЕ «слишком громоздок, чтобы ожидать какого-либо быстрого и конкретного результата». Учитывая «исключительный темп» событий в Германии, он сказал, что они «могут полагаться только на НАТО».

Два лидера кружили вокруг этих вопросов в течение нескольких минут, постепенно становясь все более напряженными.

«Если вы не сломаете свой психологический стереотип, – заявил Буш, – нам будет трудно прийти к соглашению».

«Мы никого не боимся, – парировал Горбачев, – ни США, ни ФРГ». И он с вызовом добавил: «Я надеюсь, что из присутствующих никто не верит в такую чепуху, будто какая-то из сторон победила в “холодной войне”».

Советский лидер попытался вернуть себе инициативу. «Теперь о доверии. Вы утверждаете, что мы не доверяем немцам. Но почему же тогда мы дали добро их стремлению к объединению? Зажечь красный свет мы могли – механизмы у нас были. Однако мы предоставили им возможность делать свой выбор демократическим путем. Вы же говорите, что доверяете ФРГ, а тянете ее в НАТО, не позволяете самой определить свою судьбу после окончательного урегулирования. Пусть она сама решает, в каком союзе ей состоять»[669].

«Я полностью согласен с этим, – ответил президент. – Но немцы уже сделали свой выбор совершенно определенно».

«Нет, ты просто пытаешься поставить их под свой контроль… Если Германия не хочет оставаться в НАТО, она имеет право выбрать другой путь. Об этом же говорится и в Заключительном акте»[670].

Наконец они добрались до Хельсинки. Американские мемуары свидетельствуют о том, что президент быстро и ловко заманил советского лидера в свои сети. Фактически стенограмма показывает, что была долгая дискуссия, переходящая от одного к другому, прежде чем сам Горбачев поднял вопрос о самоопределении, заговорив о том, что объединенной Германии разрешено «самостоятельно определять свое будущее» и решать, «в каком союзе ей состоять». И только тогда Буш смог прижать его к Хельсинки[671].

Горбачев предложил им сделать «публичное заявление» по этому вопросу. Он хотел сказать, что они согласились с тем, что после объединения новая Германия «сама решила, членом какого союза ей состоять».

Буш предложил иную формулировку: «Соединенные Штаты однозначно выступают за членство объединенной Германии в НАТО; однако, если она сделает другой выбор, мы не будем оспаривать его, мы будем уважать его».

Горбачев ответил: «Я согласен. Я принимаю вашу формулировку»[672].

При этих словах в советском лагере началось явное волнение. Военный советник Горбачева маршал Сергей Ахромеев сердито сверкал глазами, когда громким шепотом разговаривал с Валентином Фалиным. Горбачев указал, что последнему стоит высказаться, и Фалин повторил первоначальную советскую позицию относительно конечной цели общеевропейской системы, которой предшествовал выход Германии из НАТО[673].

Но Горбачев уже проиграл игру, и пути назад не было[674]. На их совместной пресс-конференции в конце саммита 3 июня Буш уже мог сделать это очевидным, не вдаваясь в подробности:

«Что касается внешних альянсов Германии, то я, как и канцлер Коль и члены Альянса, считаю, что объединенная Германия должна быть полноправным членом НАТО. Президент Горбачев, откровенно говоря, не придерживается такой точки зрения. Но мы полностью согласны с тем, что вопрос о членстве в Альянсе, в соответствии с Хельсинкским Заключительным актом, должен решаться самими немцами»[675].

Принцип – это одно, а практика – совсем другое[676]. Что действительно беспокоило Горбачева, так это то, что в Восточной Германии у СССР было 380 тыс. солдат и военного персонала, а с ними 164 тыс. членов семей в более чем тысяче населенных пунктов. Вместе взятые эти гарнизоны занимали площадь, равную всей Саарской области в Западной Германии. Статистика вооружений была столь же внушительной: 4100 танков, 7900 единиц бронетехники, 3500 единиц артиллерии, 1300 самолетов и 800 тыс. тонн боеприпасов. Если бы, как хотел Коль, все это должно было быть выведено в результате объединения Германии, Горбачеву пришлось бы перебросить 10% личного состава Советской армии и 7,5% ее техники обратно в СССР. Это был бы логистический кошмар с серьезными социальными последствиями. И вывод всего этого повлек бы за собой огромные издержки для советского правительства, и так балансировавшего на грани банкротства[677].

Зная о затруднительном положении Горбачева, в июне Коль начал обсуждать перспективу получения западногерманских денег, чтобы снизить стоимость переходного периода. Но положение канцлера также было деликатным. Он рассчитывал, что Москва пойдет на жесткую финансовую сделку в качестве цены за свое официальное согласие на то, чтобы полностью суверенная объединенная Германия станет членом Западного альянса. 8 июня он сказал Бушу, что «если Германия не войдет в НАТО, то США уйдут, а Великобритания и Франция создадут ядерную Антанту. Тогда малые державы окажутся в одиночестве… Если мы сейчас изменим ситуацию с безопасностью, это окажет катастрофическое воздействие на ЕС. Будут две ядерные державы, нейтральная Германия и малые державы, которым некуда податься. А затем в Германии начнутся дебаты: “А почему у нас нет ядерного оружия?”» Коль был непреклонен в том, что членство Германии в НАТО «не подлежит обсуждению». В противном случае окажется, что «сорок лет были потрачены впустую. НАТО рухнет, и США уйдут из Европы»[678].

Поскольку ставки были так высоки, Коль не сомневался, что придется заплатить высокую цену. «У них есть ожидания, что мы поможем – 20–25 миллиардов». Коль говорил о немецких марках, но Бейкер заметил, что ему указали ту же цифру в долларах – другими словами, почти вдвое больше. Было очевидно, ответил Коль, что Горбачев «играл в покер», в то время как он сам стремился к «сделке, основанной на взаимности». Буш занял свою обычную позицию: «У нас связаны руки в этом вопросе». Но у Коля они были свободны. Он помнил, что Миттеран недавно сказал: «Гельмут, теперь все нити в твоих руках», имея в виду исключительно экономическое положение ФРГ даже по сравнению с Соединенными Штатами. Буш писал в своих мемуарах: «Мы бы не смогли предоставить им финансирование в размере 20 миллиардов долларов, которого они хотели, даже если бы они провели глубокие реформы – тогда