Шрифт:
Закладка:
Когда настал полдень, тоска Амины по дому лишь усилилась, ибо как раз в такое время её супруг возвращался домой обедать и вздремнуть, а после того, как он выходил из своей лавки, один за другим возвращались и сыновья. В её воображении, которое она черпала в страданиях и нежности, она отчётливо видела и свой дом, и его обитателей, словно они были рядом. Видела она и супруга: как он сам, без её помощи, снимает с себя кафтан и джуббу, и боялась, как бы он ни привык обходиться без неё с тех пор, как она вынужденно отдыхала. Она попыталась прочесть мысли, что кружились в его голове; заметил ли он ту пустоту, что осталась после неё в доме, и что он ощутил, когда не обнаружил в доме и следа от неё, не помянул ли её по той или иной причине?… А вот и сыновья возвращаются, вот они мчатся в столовую, соскучившись по кофейным посиделкам, и видят, что место её пустует, спрашивают о ней, а сёстры отвечают им угрюмым взглядом, да слёзы льют. Интересно, как воспримет эту новость Фахми, и поймёт ли Камаль, — тут сердце в груди её отчаянно забилось — что её нет рядом? И долго ли они совещались?…Чего они ждут?…
А может, они уже на пути к ней?… или им приказали не сметь и думать о том, чтобы навестить её?… Они должны уже быть в Харафише… Скоро увидим…
— Ты со мной разговариваешь, Амина?..
Своим вопросом старуха-мать оборвала её фантазии, и она с удивлением, к которому примешивался стыд, уставилась на неё, если вообще вникла в её слова. Она вышла из своих потаённых размышлений, которые, сама того не зная, начала высказывать вслух, а мать своими ушами уловила её заострённое чувство, и потому Амина сочла необходимым откликнуться:
— Я спрашиваю себя, мама, придут ли дети навестить меня?
— Думаю, что они уже пришли…!
С этими словами старуха навострила уши и вытянула вперёд шею, а Амина молча прислушалась. И тут до них донёсся стук в дверь. Кто-то быстро и последовательно колотил в дверь, словно в нетерпении молил о помощи, и по этим нервным ударам она поняла, что производит их кулачок Камаля — точно так же он стучал и в дверь их домашней пекарни. Амина поспешила в прихожую, зовя Садику открыть дверь, а затем выглянула с перил и увидела мальчика — тот перепрыгивал ступеньки, а вслед за ним — Фахми и Ясин. Камаль повис на шее матери немного дольше других, а потом они вошли в комнату, и задыхаясь и путаясь в словах, заговорили все вместе, так что ни один не мог разобрать, что говорит другой. Когда же они увидели бабушку — та стояла, распростёрши объятия, с сияющей на лице улыбкой в знак приветствия и переполненная от счастья и любви к ним, — то сразу же разом замолчали и подошли к ней один за другим. Воцарилась молчание, нарушаемое лишь звуками поцелуев, которыми они обменивались, а под конец Ясин с какой-то грустью и оправданием в голосе воскликнул:
— У нас теперь нет дома, и не будет, пока вы не вернётесь.
Камаль бегом побежал в её комнату, словно в убежище, и в первый раз откровенно заговорил о своём намерении, которое скрывал и дома, и по дороге сюда:
— Я останусь здесь вместе с мамой… и не вернусь с вами…
Фахми же долго пристально глядел на неё и молчал, словно желая поговорить с ней одним только взглядом. По его молчаливому красноречивому взгляду она поняла, какие чувства бушевали у них у всех в груди. Он любил её ничуть не меньше, чем она его, однако в своих разговорах с ней он очень редко упоминал о чувствах, рассказывая лишь о собственных мыслях, словах и делах. В глазах её мальчик увидел боль и стыд, отчего его переживания только усилились, и он печально произнёс:
— Это ведь мы предложили тебе выйти из дома, и сами же поощрили тебя, и вот теперь ты здесь влачишь наказание…
Мать смущённо улыбнулась и ответила:
— Я не ребёнок, Фахми, мне просто не следовало так поступать…
На Ясина произвёл большое впечатление их диалог. Из-за чрезмерной чувствительности страдания его только возросли, ведь именно он был в ответе за то злополучное предложение, а потому так долго колебался — извиниться ли перед ней вновь за то, что он предложил ей прямо при бабушке, чтобы та упрекнула его или даже затаила злобу на него, или же промолчать, несмотря на желание как-то развеять свою неловкость. Наконец он преодолел свои сомнения, по-своему истолковав слова Фахми:
— Это на нас лежит грех, а обвиняют во всём вас, — он сделал особый упор на последние слова, словно тем самым оказывая давление на упрямство и твёрдость отца. — Но вы вернётесь и обязательно рассеете мрачные тучи, что сгустились над всеми нами.
Камаль взял её за подбородок и потянул к себе, обрушив на неё лавину вопросов — и о том, что значит «она покинула их», и сколько продлится её пребывание в доме у бабушки, и что случится, если она вернётся домой вместе с ними, и тому подобные, на которые он не получил ни единого достойного ответа, дабы успокоиться. Но успокаивать его было бесполезно, ибо он решил остаться с матерью там, где она находилась. Хотя сомнительно было, сможет ли он исполнить своё решение. После того, как каждый из них выразил свои чувства к матери, разговор принял иной оборот, и они стали рассматривать всю ситуацию серьёзно, ибо как сказал Фахми, «говорить о том, что было, без толку, вместо этого следует спросить самих себя о том, что теперь будет». Ясин ответил на этот вопрос так:
— Мужчина, подобный нашему отцу, не потерпит, чтобы такое событие, как выход мамы из дома, сошёл ей с рук легко, и потому он должен был излить свой гнев, да так, чтобы это надолго запомнилось, но он не переступит границ того, что сделал.
Такое мнение показалось убедительным и встретило всеобщий вздох облечения,
