Или — то?

Для него эта девушка, словно небо. Только вот летать он может, а Каэтана для него была недоступна. Была.

— Любишь, — эсса Магали тоже преотлично знала своего супруга. — Я тебя знаю. И… ненавижу!

— За что?

Хавьер искренне не понимал этой логики. Это ему впору ненавидеть. Он же не бил ее, не изменял, пока его не довели до последней крайности, жил вместе, деньги давал, не унижал… это ему впору возненавидеть. Но он не может.

А Магали… та ненавидит, и это видно.

Но за что⁉

— Я тебя так любила, а ты меня — нет. Никогда…

— Неправда, — тихо сказало эс Хавьер.

— Правда! Так ты меня никогда не любил.

Вот эти бабские темы эс вообще ненавидел.

Так, не так… как можно определить, КАК ты любишь? В какой позе, что ли⁈ Что это за бабские выкрутасы⁉ Почему-то он точно знал — Каэтана никогда такого не скажет.

Любишь… любовь или есть или ее нет. Но ведь и без любви люди живут, и неплохо!

— Знаешь, Магали, меня это не сильно волнует сейчас. Я поговорил с Чавезом, мы решили, что позорить твое имя не будем. Небольшой скандал будет, но заглохнет. А в остальном… у тебя есть какие-то особые распоряжения? Ты хочешь что-то огласить? Подумай, я могу пригласить нотариуса.

— А… лекари уверены? — посмотрела эсса.

Ей как-то не верилось в свою смерть.

Вот же она, лежит, и ничего у нее не болит, ну так, чуть-чуть, когда она рожала — больнее было. А муж говорит, что все.

Разве так бывает?

Одно дело, когда в горячке, так, как было… а сейчас-то что? Как так?

— Я позову к тебе лекаря, — встал эс Хавьер. И вышел вон.

Тяжело?

Не то слово. Но через это ему тоже пройти придется.

— Эс Хавьер, идите сюда.

Конечно, Каэтана не могла остаться в стороне. В палату она не полезла, понимая свою там неуместность, но вот рядышком? Посидеть, подождать…

— Каэтана?

— Я. Садитесь и кушайте.

Бутерброд был сделан как-то странно, но Хавьер даже не думал ни о чем. Он умял его в три укуса, получил второй, потом здоровущий кусок мяса, и еще один. И крепкий кофе с капелькой чего-то спиртного.

— Легче стало?

— Да. Спасибо.

— Тогда суньте в карман и грызите, если уж вовсе плохо станет. Ясно?

Горсть какао-бобов перекочевала из рук в руки. Хавьер посмотрел чуточку удивленно. Про кофе здесь знали, а вот шоколад еще делать не научились как следует. И про теобромин тоже не были в курсе.*

*- тонизирующий эффект действительно есть. Но советую не увлекаться — может давление подскочить. И есть противопоказания. Прим. авт.

— Ясно. Спасибо, Каэтана. Я…

— Тебе сейчас тяжело. Но ты помни, что ни в чем не виноват.

— Виноват. Я не любил, а она любила…

— Глупости, — рыкнула Каэтана. — Ради любви лгать, убивать, подставлять — и говорить, что это правильно? Портить друг другу жизнь? Так?

— Ну…

— Она могла уехать от тебя к дочери. И у нее бы даже кто-то появился. Ты бы стал возражать?

— Нет.

Каэтана чуточку смягчилась. И посмотрела как-то странно… словно взвешивала нечто важное на внутренних весах. А потом решилась.

— У меня было так. Я любила, а меня не любили. Меня предали.

— И? — даже чуточку подался вперед эс Хавьер.

— Я умерла, — просто сказала девушка. — И решила построить все заново. Потому что прошлой меня больше нет. Это трудно, тяжело и больно, но надо или уметь отпускать, или… или ты станешь безумным чудовищем и все разрушишь. В первую очередь себя. Насильно мил не будешь, так-то.

— А если я мог что-то сделать?

— А если могла что-то сделать я? Жизнь не терпит сослагательных наклонений, Хавьер.

— И не прощает ошибок.

— Значит — живи, чтобы не дать другим их совершить. Вот и все. Живи и будь счастлив.

— Так просто? Жить?

Каэтана похлопала мужчину по руке. Серые глаза были грустными.

— Даже еще проще. Надо держаться, Хавьер. Надо — держаться.

— Даже если нет сил?

— Всегда. Потому что помощь может уже быть рядом.

Мужчина кивнул и направился в палату. Каэтана хмыкнула, развернулась — и тоже отправилась в палату, но в другую. Пожалуй, она тут поспит немного, а уж потом пойдет в общежитие. А что?

Занятий сейчас нет, а здесь она может оказаться полезнее.

Лекарь вышел из палаты, и Хавьер зашел в нее.

Магали смотрела на него, и глаза у нее были, как у химеры. Жестокие, пустые, бездонные. Провалы в темноту.

— Я умираю.

— Да.

— И я хочу от тебя клятву.

— Неужели? — может, часом раньше Хавьер и поддался бы ее взгляду. Но на сытый желудок оно как-то не воспринималось трагичным. И слова Каэтаны тоже возымели свое действие. Люди вообще любят, когда им говорят об отсутствии вины.

— Да. Ты мне обязан, и ты поклянешься.

— И в чем же?

— Ты мне дашь клятву никогда не жениться.

Хавьер фыркнул.

— Знаешь что, дорогая? Перебьешься. Клясться я тебе ни в чем не буду. Я в твоей бешеной ревности не виноват, и не изменял тебе лет пятнадцать. Потом уж сорвался, когда ты на публику начала скандалы устраивать. Но даже так — люди живут и с изменами мирятся. Ты для себя выбрала сама. Ревновать, истерить, убивать, подставлять другого… и теперь еще считаешь, что в этом виноват я?

— Ты, — прошипела Магали. — Только ты… если бы ты меня любил…

— Любил. Пока ты все не уничтожила. Я бы ушел — ты не отпускала. Ты бы ушла, но не хотела. Что ты хочешь, чтобы я