Шрифт:
Закладка:
Андрей Мальгин - Владимир Пастухов кратко прокомментировал свежее... | Facebook
March 27, 2024 04:17
Я не слишком часто улыбаюсь в тюрьме, но... - Vladimir Kara-Murza | Facebook
Я не слишком часто улыбаюсь в тюрьме, но когда в понедельник утром [18 марта] услышал по радио про «87 процентов», то рассмеялся в голос. Ну то есть осталось всего 13 процентов до Северной Кореи — среднеазиатские диктатуры и Лукашенко далеко позади. А еще я подумал, что так даже лучше — в том смысле, что откровеннее. Представьте, что они нарисовали бы какую-нибудь относительно реалистичную цифру, как в прошлые годы, — а еще допустили бы Надеждина с результатом 15-20 процентов (потому что именно столько, даже по опросам государственного ВЦИОМА, выступает против войны). И ведь многие бы опять поверили — и у нас, и в мире. «Ну да, режим ужасный, но его поддерживает большинство, что поделаешь?» А вот так, с результатом между Тегераном и Пхеньяном, всем все понятно. Абсолютно всем и абсолютно все. А к тому, когда в России начнутся перемены и как они будут выглядеть, все эти цифры, рейтинги и сроки в любом случае не имеют никакого отношения. Как заметил однажды мой товарищ, петербургский депутат Борис Вишневский, у Чаушеску был рейтинг 99 процентов за две недели до расстрела.
Я не слишком часто улыбаюсь в тюрьме, но... - Vladimir Kara-Murza | Facebook
March 27, 2024 04:17
Татьяна Малкина - UPD конечно же, я забыла упомянуть самое важное:... | Facebook
UPD конечно же, я забыла упомянуть самое важное: из неизбежного стамбула летела бортом имени виссариона белинского, борт пилотировал капитан петр неклюдов. правда, честное слово. Странным образом все труднее дается привычное когда-то поведение – съездить, чтоб подышать, сгонять за весной, смотаться на выставку, слетать повидаться с любимыми друзьями или местами. Не из-за мучительной логистики и запретительной почти цены вопроса, а потому что почти боязно. Не возвращаться боязно, а оставлять. Потому что на любимой и единственной родине все хуже, а пропасть между ней и остальным миром – все глубже и шире, и кажется, что вот-вот станет непреодолимой. А тебе надо домой, просто надо домой, хочешь домой, любишь дома. И вот ты сидишь на солнышке где-то не очень далеко, но где уже весна, и почти экстатически любуешься на какую-нибудь мать-и-мачеху, как если бы не видел ее чудо каждый год, сколько себя помнишь, и не вполне верил, что оно вновь повторится. Просто зима была длинной. И тут тебе звонят обеспокоенные друзья из другой части мира, и так ты узнаешь про Крокус, например. И все – как будто и нет мать-и-мачехи, и в мозг вонзается мысль: сможешь ли ты теперь вернуться домой, не прикроют ли границы (почему? зачем? – даже не успеваешь подумать). А потом долго летишь домой. И думскроллишь, конечно же. И за долгий пусть успеваешь столько всего увидеть, что вдруг оказываешься пропитан не солнцем и птичками-цветочками, а чужой кровью, мочой, ужасом и слезами. И понимаешь, что внутри у тебя теперь не обещание весны, а горы цветов у пепелища и остаток лица человека с отрезанным ухом. Ухо парадоксальным образом потрясает почему-то чуть ли не сильнее, чем страшные кадры, снятые сообщником террориста. После 9/11 порог восприятия террора изменился навек. Просто теперь ты понимаешь, что на самом деле и этот человек без уха не вполне человек, и отрезатели ушей тоже не вполне люди. И от этого совершенная ясность: люди – это те, кто живет между смертоносными безумцами и теми, кто призван от них защищать. И отрезание ушей, пытки, открытая уже демонстрация нечеловеческого поведения последних некоторым образом способны произвести еще больше нелюдей. Потому что теперь это новая норма. Как, по-видимому, вот-вот станет новой нормой и не так давно забытая смертная казнь, которую сегодня с непристойной настойчивостью впаривают перепуганным россиянам из каждого утюга взбесившиеся лидеры их мнений. И ты погружаешься в бесконечную думу о необходимости потопа. В этой думе в очередном самолете запихиваешь рюкзак в переполненную багажную полку, с пальца срывается любимое кольцо, звякает, укатывается куда-то и безвозвратно исчезает в недрах боинга. Решив быть деятельным, ты задорно ползаешь по проходу, пугая пассажиров, шарясь у них в ногах с фонариком. Нежнейшие стюардессы утешают и обещают, что «безопасники» наверняка потом найдут кольцо и вернут, некоторые пассажиры бурно сочувствут и даже пытаются с тобой весело поползать. Сдавшись, ты решаешь забыть про любимое кольцо, но зачем-то делаешь запретное – загадываешь. Причем наидурнейшим образом: если вдруг маленький сребряный кусочек найдется, то «все будет хорошо. у всех». На кольце – твой талисман, луна. И засыпаешь, осознавая, какую страшную глупость сейчас сделал, потому что кольцо не найдется и все у всех будет плохо. Потом самолет садится и кольцо таки находится, оно закатилось кому-то под спасительную сумку четырьмя рядами дальше. Я громко объявляю спутникам про обретение кольца и мою дерзкую самопальную примету и все ликуют, на очереди в паспортный контроль подходят незнакомцы и поздравляют. В месиве на выходе привычно отбиваюсь от водил «без ожидания, за те же деньги, что и яндекс, вот, посмотрите», одному молодому, совсем настойчивому, устало говорю, чтоб не мучал зря. Он вдруг смотрит глазами несчастного бэмби, горестно наморщивается и спрашивает: «Вы боитесь?». Я говорю, что за глупости, просто у меня есть правила. И только сев в настоящий яндекс, понимаю, о чем он спрашивал, в каком смысле боюсь ли. Моего водителя зовут Муслимджон, он подтверждает, что заказов у него теперь в разы меньше, хотя он вовсе узбек. Очень понимает меня, когда я в восторге вывешиваюсь из
