– С этим мы пытаемся разобраться, но в военном ведомстве… то есть, простите, в наркомате по военным и морским делам, без Льва Давидовича полный хаос. Никто ничего не знает, не берет на себя ответственность, все отвечают «да-да, будет исполнено», но получить хоть какие-то сведения совершенно невозможно.

– Хм… расстрэлять парочку саботажников нэ пробовали, товарищ Зиновьев?

– Ах, Иосиф Виссарионович, да оставьте вы это ваше «расстрелять»! Военспецов расстреливали пачками, и что?.. Выжившие белым сдаются, на коленях прощения просят!.. В Москве было сосредоточено больше ста тысяч штыков! Весь стратегический резерв! И что же? Город сдан, всерьёз сопротивлялось лишь несколько полков, остальные – стояли и наблюдали, а потом отправили делегатов к белым!

– Ви так хорошо освэдомлэны, Григорий Евсээвич…

– Московский комитет партии прислал исчерпывающее донесение, Иосиф Виссарионович. Фронт разваливается на глазах. Верность идеалам нашей революции сохраняют лишь очень немногие части. Балтфлот – одна из них. Хорошо, что мы успели вернуть на корабли почти всех специалистов.

– Мнэ нэ прэдставляются вэрными паническиэ настроэния части ЦК.

– Прекрасно, товарищ Сталин! Вы уже не раз за последние недели выдвигали различные идеи, ни одна из них не привела к коренному перелому! Что на этот раз?

– Товарыщи, эсли ви вэритэ, что царь побэдил, – он победит.

– Коба, избавьте нас от ваших несравненных силлогизмов, аллюзий и прочих словесных ухищрений! Что вы предлагаете? Как спасать положение?

– Так же как ми эго спасали всэ годы до прошлой осэни. Нэобходимо вэрнуться в подполье. К счастью, я позаботился о том, чтобы оборудованиэ наших типографий осталось бы в нэприкосновэнности.

– В подполье?

– В подполье, товарищ Рыков. Чем сэйчас займётся побэдивший царский рэжим? Тэм же, чем и послэ пятого года. Рэпрэссии. Только тэпэрь они будут куда сильнээ. И чем это кончится? Рабочий класс вновь двинэтся на баррикады, бороться за свободу. И повэсти новых борцов должны ми. Уже нэ повторяя прэжних ошибок.

– А вы уверены, товарищ Сталин, что рабочие будут по-прежнему доверять нам?

– Нам прэдстоит очень трудная работа – сохранить их довэриэ. Но я лично намэрэн бороться за это всэми силами. Поэтому ценности надо нэ грузить на корабли, а прятать здэсь. Впрочем, кому милээ женэвскиэ кофэйни, тот, конэчно, может уэзжать в новую эмиграцию. А я никуда нэ поэду.

– Москва сдалась, товарищ начдив…

Перед Жадовым стоял растерянный боец его полка, ещё из тех, с кем они брали Таврический.

– Вот, телеграмма…

Жадов протянул руку, взял бланк. «Надо же. Всё рушится, а телеграф как обычно…» – мелькнула нелепая мысль.

– Ступай, Иван, – совсем не по-военному сказал Жадов красноармейцу. – Людей собери, кто не в охранении…

– Ага, – боец просветлел лицом. Верит, верит крепко, что начдив-15 Михаил Жадов придумает, что теперь делать. Ишь, побежал…

Жадов заставил себя войти в пустовавшую по летнему времени земскую школу, где разместился его штаб, с высоко поднятой головой и расправленными плечами. Мол, ничего страшного, командир ваш с вами и присутствия духа не теряет.

Яша Апфельберг полулежал на импровизированной койке, рядом, как всегда, сидела Даша.

Раненый комиссар бросил проницательный взгляд на бланк телеграммы в руке Жадова. Прикрыл глаза, вздохнул.

– Оставили Москву, так?

Даша охнула, закрывая рот ладонью.

– Так, Яков. Вот, телеграмму прислали…

– И что же нам предписывается?

– Действовать по обстановке.

– Обожаю подобные формулировки, – криво усмехнулся Яша. – Как именно действовать? По какой обстановке? У нас тут вокруг Каширы крутится сотни две кубанцев, остальные куда-то делись, верно я говорю?

Жадов молча кивнул.

– Вот пока мы тут сидим, беляки всё к Москве-то и кинули. А в старых полках разброд и шатание, а публика, в Москве оставшаяся, – отнюдь не пролетарии…

– А что делать-то теперь? – мрачно спросил Жадов. – Куда подаваться? Отходить? Куда отходить? С ранеными что? Тебя-то, Яша, вынесем, а остальных?

– Никого нельзя оставлять, – скрипнул зубами Яша.

– Именно, что нельзя. А и отходить как? Куда именно? Москва – всё. Если к Питеру пробиваться, так только в обход, дальний. Если на восток, то, опять же, куда? Что там сейчас начнётся, если армия разваливается?

– А она разваливается? – со внезапной надеждой вдруг спросил Яков. – Юго-Восточный фронт Егорова не разбит. Белые бросили всё на Москву, а этих-то забыли! Может, туда и надо?

– Может, – кивнул Жадов. – Если там тоже не побросают винтари да не разбегутся.

– Рабочие дивизии не разбегутся, – твёрдо начал было Яша и вдруг осёкся. – Ой, нет, что я. В Харькове-то разбежались. Сперва дрались, а потом разошлись, как стало ясно, что город – всё.

– Вот их небось и перевешали всех, – мрачно бросил Михаил.

– Не знаю, врать не буду, – честно признался Апфельберг. – В общем, Михайло, ты командуешь, тебе решать, но я б на восток отходил, а потом к югу б сворачивал. Мосты в Кашире наши, пешим маршем до станции Озеры всего ничего пройти, а там, если чугунка, как в народе говорят, действует, и до Рязани доберёмся. А это были тылы Егорова.

– Так и сделаем. – Жадов поднялся. Слава богу, хоть что-то можно делать, заглушить этот страшный набат в голове: «Всё кончено… кончено… кончено…».

Даша что-то шепнула Якову на ухо, поднялась, вышла следом за Жадовым.

– Михайло… ты на Рязань не шибко надейся-то.

– Это ещё почему?

– Да потому. Баба я, а слышу-то многое, что в сотнях гутарят.

– В каких «сотнях»?

– Ох, прости, это я по донской привычке нашей. В ротах, значит, бойцы, словом. Все уж знают, что Москва под белыми.

– Язык бы болтунам повыдергать, – в бессильной ярости прорычал Жадов.

– А чего ты хотел, Михайло? За новую жисть народ честно бился. Иные и впрямь головы сложить готовы. А иные – так нет. Про семьи думают, про жён да детишек. Про родителей старых. Это на Дону у нас круг казачий про сирот думает да про стариков, что сыновей лишились. Научились, за столько-то войн. А остальные?..

И вот надо было б гаркнуть что-то вроде: «Молчи, мол, баба глупая! Волос длинен, да ум короток!» – ан не гаркается.

– С Каширы-то уйдём, то дело нехитрое, – продолжала Даша. – Делать тут и впрямь нечего. Ни припасов, ничего. В Коломне-то получше должно быть. Да только…

– Чего «только»? – мрачно буркнул Жадов.

– Как бы белые и туда первее нас не добрались бы.

– Типун тебе на язык, – только и нашёлся Михаил. Махнул рукой и пошёл отдавать распоряжения.

Это было удивительно. Это было… пьяняще, именно пьяняще без «зелена вина», как спели б в былинах. Москва больше не стреляла. Всё кончилось, словно