Юрка ночью мне сказал после горячих трахов – Иришка, Тамаре я обязан помочь. Ей опять на большие сборы ехать. Нельзя рушить ее спортивные достижения. Те наши денюшшшки… что на Анапу я хотел с тобой… я ей их отдам.

Я сказала – нет! Только посмей! Он мне – да! Я ушла курить, он за мной, я его отхлестала по щекам.

Она все видела. Ну, тварь…

Льют дожди, торчим в избе. Юрка рисует какую-то … Кому это нужно? Его картины никто не покупает. Он не Гоген. Я поставила вопрос ребром: если не повезет меня в августе в Анапу, я его брошу. Он струсил. И денег Тамарке не дал.

Тварь устроила скандал! Клянчит у папика, как попрошайка!

Правильно он ее бросил. И знать не хотел. Истеричка! Психованная!

К Юрке актеры приходили. Принесли самогон и соленых груздей. В Щелыкове у деревенских купили. Такой загул…

Голова моя голова… ужрались…

В баню! Баню топить!

А Тварь ничего не получила. Фига ей с маслом, а не нашу с Юркой анапскую заначку. Как же она на него орала, пьяная… Разве спортсмены могут так ужираться влом?

У меня руки до сих пор трясутся…

Волосы пропахли дымом, гарью…

Волосы… Вспыхнули в бане…

ОНА ХОТЕЛА НАС СЖЕЧЬ!!!

Клавдий Мамонтов, читавший записи, прервался.

С фотографий на них смотрели трое – отец, дочь, любовница – ровесница дочери. Ирина Мухина, Тамара Цармона в свои двадцать лет. И художник-неудачник…

Следующая запись – шариковая ручка аж прорвала бумагу, так сильно на нее нажимали от волнения.

Она пыталась нас убить!! Сжечь отца и меня. Облила баню керосином из лампы, дверь чурбаком подперла! Мы почувствовали дым. Юрка сразу выбил плечом дверь, чурбак отлетел. Мы выскочили. Баня занялась огнем. Деревенских набежала туча тушить пожар. С Юркой они чуть ли не в драку. Алкаши! – орали нам. – Понаехали!

Юрка им сказал, что сам виноват в пожаре, уронил лампу керосиновую… Несчастный случай.

Деревенские ему – какой несчастный случай?! Поджог! Снаружи ведь поджигали, не внутри… А он все свое твердит им – я сам виноват… Он тварь свою выгораживает…

Не глядит мне в глаза… Отмазывает от уголовки папик дочурку свою – гадину, убийцу…

Она, мол, тоже выпила, как и мы, самогона… По пьянке она… Не знала, что творила…

Решила нас сжечь живьем! А он ее жалеет! Сволочь! Предатель! Он меня никогда не любил…

Баня сгорела дотла. Ментов не вызывали.

Юрка с ней сам разговаривал… Тварь рыдала, просила у него прощения…

Он ее простил. Но не я.

Ей теперь от меня никуда никогда не деться. Она мне заплатит!

Все, все мне отдаст, тварь. Я уже от нее не отстану. Будет психопатка весь свой век рассчитываться со мной за то, что хотела меня сжечь за компанию со своим долбаным папиком…

На вокзале, когда Юрка пошел покупать ей обратный билет в Москву, я ей прямо сказала – запомни хорошенько, ты – мой вечный должник. Если не будешь сговорчивой, я всем, всем, всем расскажу, что ты хотела сделать с отцом и со мной в Щелыкове. Пусть менты не вмешались… Но молва… Я на всех углах стану кричать о поджоге и о тебе – убийце. И в какую сборную по легкой атлетике, на какую Олимпиаду тебя, тварь, возьмут с такой репутацией? Она поняла – я не шучу. И не отступлюсь от нее.

Теперь все хорошо.

Теперь это уже между нами до самого конца.

Глава 43

Узел

– Мухина ее шантажировала. Возможно, много лет, – объявил Клавдий Мамонтов.

– Тамара Цармона – дочь Юрия Авессоломова, – полковник Гущин смотрел на фотографию и находил все больше сходства между ними. – Но никто из тех, с кем мы разговаривали, даже не намекал на подобное! Все годы хранилась эта тайна. О ней знали только сам Авессоломов, мать Тамары Ляля Федоровна и… Мухина, любовница художника, едва не сгоревшая с ним в щелыковской бане. После женитьбы Авессоломова на Наталье Гулькиной, он ей ничего не сказал. Проговорись он – выплыла бы история с поджогом и виной дочери. А АвессоломовТамару, видно, жалел.

– Та кража из дачи в Сарафанове, – Клавдий Мамонтов захлопнул альбом и глянул на друзей, – когда проникли в дом через разбитое окно… якобы бомжи, позарившиеся на макароны и гречку…

– Гречка для отвода глаз, – ответил Гущин. – Забрали старую одежду Авессоломова – его ношенную много лет обувь, кажется, пиджак, свитер. Для экспертизы ДНК. Тамара тайно проникла на дачу отца, когда он уже был при смерти или сразу после похорон, инсценировав бытовую кражу. Но искала она, что пригодно для забора ДНК и исследований на предмет официальной установки родства, отцовства. Одно дело слова, но после смерти Авессоломова одних утверждений оказалось бы недостаточно. Я думаю, она обращалась куда-то за предварительным подтверждением – сейчас много частных фирм, лабораторий занимаются исследованием родственных ДНК.

– Но зачем ей… – начал Макар.

– Подожди. Еще одна важная вещь, – полковник Гущин поднял руку, призывая их к вниманию. – Теперь понятно, для чего затопили машину Искры Кантемировой в глубоком карьере.

Макар и Клавдий Мамонтов ждали продолжения.

– Потому что Кантемирову задушили в ее машине, в салоне – отчеканил Гущин. – Она никуда не уезжала. Точнее, не успела покинуть участок. Села за руль. В доме находилось двое – она и Тамара. Прислугу Кантемирова уволила накануне. И я думаю, что та история с украденным и чудесным образом найденным браслетом подстроена Тамарой Цармона именно для того, чтобы убрать из дома свидетелей. Тамара под каким-то предлогом просто подошла к машине, к заднему сиденью, и неожиданно набросилась на ничего не подозревавшую Кантемирову. Захлестнула ей горло веревкой. Искра за рулем оказалась беспомощной, не могла сопротивляться. Все напоминает классические убийства таксистов, когда на них набрасывают удавку сзади, душат и грабят. В салоне остались следы борьбы. Сломанные ногти Кантемировой… И самое главное – следы ее мочи, как почти всегда бывает при удушении… Они на водительском сиденье. На полу. И ДНК их обеих – тоже там. Поэтому Тамара затопила авто в месте, откуда его невозможно достать. За годы она неплохо изучила окрестности Воеводина, про карьеры в семье Кантемировых знали, академик ведь даже на одном карьере проводил изыскания по палеоботанике.

– Но машину Кантемировой видели около автозаправки, она направлялась со стороны дачи к